Потом в минутном замешательстве решали, где будет ночевать Федор. Настасья робко, не зная, что на уме у Федора, предложила остаться, Зоя сказала: лучше пойти к ним, дом просторный, места много.
Выслушав их, Федор посмотрел на Аню, по-детски заробевшую и смущенную.
— Аню провожу, — подытожил Федор. — Там видно будет…
Ночь стояла спокойная, с ясной луной и запахом недавно прошедшего дождя. С полей, далеко видных в мягком призрачном свете, слетал осторожный ветер, и тихими шорохами, стуком падающих яблок отзывались на него сады.
До самого медпункта шли молча. Он был на краю деревни — старый кирпичный дом. Узкий сырой коридорчик, дверь, обитая клеенкой.
Аня ввела Федора в большую комнату. Два шкафа с инструментами, стул, кушетка, по стенам — плакаты.
— Не густо, — Федор поежился.
— А тут я живу.
Подавляя стыд, Аня задиристо откинула простыню, которой был занавешен вход в закуток, откуда повеяло таким уютом и ухоженностью, что у Федора появилось желание войти в него, сесть и забыть обо всем на свете.
— Мне бы такую каюту, — сказал он.
Он еще раз внимательно осмотрел Анютино жилище. Во всем, что было здесь, — в грубоватом, сколоченном из досок топчане, в столике, маленьком и колченогом, в гвоздях, прибитых к стене и заменяющих вешалку, даже в желтом плюшевом медвежонке, который, тараща наивные глаза-стекляшки, привалился спиной к вазочке с васильками, — во всем этом уголке, не задавленном роскошью, угадывалась особая очищающая простота.
— Без стука не входить, — сказала Аня, пряча куда попало нехитрые девичьи принадлежности. — А лучше вообще не входить.
Она вышла, держа в охапке подушку, простыни, сказала:
— Все равно вся деревня узнает, что ты ко мне приезжал.
— Узнает, что мы с тобой знакомы еще по детдому…
Аня вздрогнула, перестав стелить на кушетке, постояла неподвижно.
— Это Настасья Васильевна меня спросила: тоже детдомовский? Так что извини…
— Да я ничего… — Аня справилась с собой, повернулась к Федору: — Тут у меня инспектор из облздравотдела спал…
— Я-то чином выше, — пошутил Федор.
— Во сне все равны. Мне тебя жалко, ты носом клюешь.
— Ну, спасибо.
— Я сама еле хожу. Баню ты, конечно, хорошо придумал. Мы все тут напуганы — инструкции, ценные указания, только и думаешь, как бы не ошибиться…
Что-то шумнуло за наружной дверью, раздался неразборчивый голос.
— Быстро ложись и спи, — распорядилась Аня, выключила свет.
Свет оставался еще в прихожей, тоже отгороженной от большой комнаты белой простыней. Федор разделся, лег и притих.
— Входите, дверь не заперта, — крикнула Аня в коридор.
Дверь отворилась, и Аня увидела: вваливается Митька Пронин. По веселым, диковатым глазам, по тому, как Митька оглянулся, будто за ним гонятся, Аня догадалась: сбежал со своей свадьбы.
— Анюта, миленькая, — качнулся Митька, тряхнул рыжей чубастой головой. — Я же тебе записку оставлял, звал. Пошли к нам.
— Тихо, Митька, — приложив палец к губам, прошептала Аня. — У меня человек из области. Спит.
— Да черт с ним, зови и его.
— Спит уже.
— Ну и пусть дрыхнет. Пошли. Тоска зеленая. — Он с силой одернул черный свадебный пиджак, видимо уже надоевший ему, съехавший на спину. — Вот возьму и искупаюсь в чем есть.
— Не валяй дурака, Митька, — взмолилась Аня, зная, что Митька в самом деле может искупаться. — Вернись к невесте, попроси прощения.
— Чего не хватало, — возразил Митька. — Она, Маша, знаешь, какая была, пока в загс не сходили. Цветок Абхазии… Притворялась она. — Зло блеснув глазами, Митька продолжал: — Оказывается, я дубина. Вилку и ложку не так держу, стихи не умею читать… Выучилась на библиотекаршу.
— А ты терпи, — сказала Аня. — Она, наверно, нервничает, свадьба все-таки.
— Раскусил я ее поздно, Анюта.
— Любишь же ты ее.
— Любил, — стукнув три раза кулаком по виску, Митька невесело улыбнулся.
— «Любовь была, любовь еще быть может…» — протянула Аня.
— Стихи? Когда же мне стихи наизусть выучивать? А-а, все вы такие… Сначала стихи, потом — вилки-ножи… Ладно, прости. Пойдем, посидишь у нас.
— Не могу, Митька, честное слово — не могу. Устала.
— Понятно, — свесил голову Митька. — На хоть вот это. Хотел в кустах выпить, да раздумал. Мне-то не дают ничего, кроме шампанского. Думают, буянить буду.
Он вытащил из кармана бутылку ликера. Поставив ее возле порога, прямой, совсем отрезвевший, пошел к выходу.
— Будь счастлив! — вслед ему сказала Аня.