Аня удивилась неожиданно появившейся злости. Она даже отодвинулась от Сони, сделав вид, что не замечает ее снисходительной и ехидной ухмылки, смотрела на стол, покрытый красным сукном. Аня знала Соню другой, и сейчас подумала, что она, может быть, осталась прежней, а разговор этот завела, чтобы проверить — как она, Аня? Сколько разных званий сменила она, Соня, пока училась, — ходила в активистках, в старостах, всего не припомнишь.
— Ты не обижайся, — изобразив на лице досаду, сказала Соня. — В общем-то ты молодчина, мне о тебе Зойка рассказывала. Мы с ней вместе заявление в институт будем подавать.
Ане стало совсем неуютно оттого, что Соня так быстро переменила тон. Теперь Аня поняла, где у Сони правда, а где неправда. Нет, ей не за себя было обидно — что вот Соня считает ее дурой, обидно за других доверчивых людей, с которыми Соня запросто играет в кошки-мышки. Наверное, это она сбила с толку Зою, девку в общем-то хорошую, смутила, оторвала от нужного дела. Потому Зоя в последнее время места себе не находит — то в институт ей надо, то замуж выйти хочется; живет по поговорке: «Все делать, лишь бы ничего не делать».
За столом появилось начальство, и в половине двенадцатого «совещание» началось. С первых слов Аня поняла, что вызывали на лекцию «О мерах по усилению борьбы…». Она так и не расслышала, с какой очередной напастью предстоит бороться — ненадолго затихший в рядах шепот до того уплотнился, что мешал не только слушать областного лектора, но и думать.
Аня думала, как ей после лекции подойти к заведующему райздравотделом, чтобы напомнить о заявлении, поданном еще весной, третьем по счету. В нем она просила походатайствовать перед сельсоветом о выделении лошади; в нем же была просьба увеличить количество медикаментов первой необходимости.
С виду спокойная, она волновалась, обратив все свое внимание на прямую неподвижную фигуру Ивана Митрофановича, заведующего райздравотделом. Когда-то известный хирург, он, потеряв зрение, перешел на административную работу.
Заранее тревожась, Аня смотрела на Ивана Митрофановича, на его толстые, скрывшие глаза очки. Подойти к нему со страдальческим выражением на лице бесполезно — не увидит. Нужна отчаянная решимость в голосе, а откуда ей появиться, если Аня робеет перед этим человеком.
И все-таки надо идти, надо… В конце концов не для себя она просит.
Аня не заметила, как лектор отошел от трибуны. Она только хотела подняться, чтобы не упустить Ивана Митрофановича, как место у трибуны заняла Дарья Федоровна, председатель профкома. Она сильным, почти мужским голосом зачитала решение профкома о награждении грамотами некоторых работников за культурно-просветительную работу среди населения. Назвала несколько фамилий, среди них — Соню Кравчук.
Соня сходила за грамотой; как и остальным, ей нехотя, пересиливая сон, зааплодировали. На этом все кончилось, начали расходиться.
С неожиданной для себя удалью Аня шагнула к низенькой сцене, откуда сидевшие в президиуме люди уходили в боковую дверь. Она уже почти догнала Ивана Митрофановича, когда путь ей загородила Дарья Федоровна.
— Вы к Ивану Митрофановичу? — строго спросила она. — Сначала ко мне зайдите!
— Мне по делу! — растерялась Аня.
— Знаю, по какому делу. Сначала у меня разберемся.
— Разве мое заявление у вас?
— Какое заявление?
Ничего не объясняя, Аня кинулась вслед за Иваном Митрофановичем. Она уже твердо решила: пустой в этот раз не уйдет. Не зря же она топала семь километров, обратно ей пустой идти будет просто грешно.
— Иван Митрофанович! — крикнула Аня, влетев в кабинет, где кроме заведующего были посторонние. Аня смутилась, тихо и сдавленно повторила: — Иван Митрофанович…
— Кто это? — пристально разглядывая Аню, спросил Иван Митрофанович. — Ах, Анна Ивановна… — он ссутулился, как бы досадуя, что не сразу признал Аню. — Что-нибудь неотложное? Говори прямо…
— Я заявление писала насчет… лошади, медикаментов… понимаю, вам некогда.
— Подожди, — перебил ее Иван Митрофанович. — Не помню никакого заявления.
— Как же…
Всю храбрость у Ани как рукой сняло, она теперь не знала, что говорить Ивану Митрофановичу. Сказать, что все три заявления должны быть у него, означало бы попытку уличить его во лжи.
Почувствовав замешательство Ани, Иван Митрофанович попросил присутствующих на минутку выйти. Потом с трудом, как впотьмах, приблизился к Ане.
— Три заявления, — сказала Аня, — все об одном и том же. Я, конечно, могу и так, без лошади… Другое меня больше беспокоит.