— Мне все ясно, — горько проговорил Иван Митрофанович. — Я ведь тоже новенький, Аннушка. До меня не все доходит. Я ведь хирург… бывший. А начальником не стал, только фигурой стал. Уйти бы на пенсию, внуков нянчить, а не могу. Думаю, посадят вместо меня какого-нибудь чинушу, хуже будет… А с заявлением разберусь. Где-нибудь пылятся — это точно. Так что потерпи… Грачевский участок, знаю, трудный. Я ведь не зря тебя туда послал.
Аня, услышав откровение, совсем сникла. Она уже винила себя в том, что заставила пожилого и заслуженного человека горевать и откровенничать с ней, обыкновенной фельдшерицей.
— Извините, — сказала она.
— Нет, нет, — возразил Иван Митрофанович. — Это мне надо просить прощенья…
В коридоре Аню дожидалась Дарья Федоровна. Видно было, не простила она Ане своевольничанья. Нервно притушив папиросу, она сухой жилистой рукой толкнула дверь, показала Ане: зайди! Сама прошла за стол, села, Аню же оставила стоять у стенки, будто приперла ее взглядом.
— Ну, что ты там говорила Ивану Митрофановичу? Оправдывалась?
— Я вас не понимаю, Дарья Федоровна, — сказала Аня.
— Иного ответа я не ждала. Думаешь, если ты там, в Грачевке, одна, в отрыве от коллектива, значит, все тебе дозволено… Бросаешь работу, когда хочешь, дело на чужие плечи сваливаешь, бедлам в медпункте устраиваешь… — на одном дыхании выговаривая эти слова, она ни разу не моргнула, добавила, уже срываясь на крик: — Вот какая ты тихоня! Думаешь, мы спим тут, ничего не знаем? Вот они, сигналы!..
Она подняла со стола несколько исписанных ровным красивым почерком листков, помахала ими. Страха Аня не ощутила. Она оцепенела. Даже язык не слушался — как отрезало.
— Ты позоришь высокое звание медика! — продолжала Дарья Федоровна, сама, казалось, пораженная тем, какое действие возымел ее крик. — Безобразие! Тут персональным делом пахнет, а она хоть бы покраснела!
— Я знаю, кто это пишет, — наконец обрела голос Аня. — И вы, Дарья Федоровна, тоже знаете. Знаете, что все это вранье… Я, конечно, маленький человек. Но за эти ваши слова…
Не дав ей закончить, Дарья Федоровна бешено крикнула:
— Это ты-то мне угрожать вздумала?! Вон отсюда… Я сама лично приеду и проверю! Вон!
Аня вышла из кабинета, забыв закрыть дверь; сзади дверь хлопнула с такой силой, что Аня вздрогнула; не чуя ног, сбежала по лестнице вниз. Выбравшись на улицу, долго не могла отыскать нужное ей направление. Уже за райцентром, за крайними домами она почувствовала себя в безопасности.
«Уеду, уеду, — сбивчиво думала она. — Надо же… надо же так. Все кончено. Чтоб ноги здесь моей не было…»
Она почти бежала по пыльной, укатанной дороге. На дороге, кроме далекой одинокой фигуры, больше никого не было, и Аня обрадовалась. Сейчас ей хотелось побыть одной, пережить наедине с собой свалившийся на нее стыд. Она обрадовалась еще сильнее, когда из-за леса надвинулась густеющая туча. На землю оседала удушливая духота, и Аня, не слыша себя, что-то пробормотала в сторону тучи, будто помолилась, чтобы скорее посвежело. Лес уже скрылся в грозовых сумерках, над ним блеснула первая беззвучная молния.
Двигавшаяся навстречу темная фигура свернула с дороги, замерла. Там, где она стояла, возник ветер, поднял белесоватую пыль, понес по полю. Солнечный свет еще пробивался сквозь легкое облако, застрявшее повыше тучи, но скоро его накрыло чернотой, и стало совсем темно.
Впереди сделалось такое затмение, что фигуры человека, стоявшего на обочине, не было видно. Потом в том месте показалась густая белая пелена, и тишину раскололо громом. Дохнуло холодом, словно среди лета наступила зима. Упали первые градинки.
Аня на ходу раскрыла сумочку, достала газету, в которую Настасья завернула пироги — больше ей нечем было защититься от града. Сделав над головой навес из газеты, Аня побежала дальше. Она запомнила, что там, где остановился человек, растут низкие кусты. Не ахти какое укрытие эти кусты, и все-таки лучше, чем ничего. Все лето дожди и грозы. В народе говорят, что все это от ракет и спутников, а сообщения об их запусках мелькают в газетах чуть ли не через день.
А вот граду еще не было, хорошо хоть хлеба почти всюду успели убрать, иначе бы побило.
Градинки, становясь все крупнее, хлестали по рукам и ногам, а газета тяжелела и рвалась. И как раз в тот момент, когда она, не выдержав ударов, прорвалась, полыхнула длинная молния, и Аня разглядела кусты. В истерзанной, вывороченной ветром наизнанку листве сверкнула полиэтиленовая накидка. Аня пробралась к кусту поближе, нырнула под него.
По небу опять прокатился гром, и сверху пошел дождь пополам с градом. Под накидкой Аня угадала припавшую на колени старуху, услышала ее тоскливый голос: