Он никогда не пытался ее пленить или просто удержать. Сперва держался, не в пример Ауриму, наособицу от яростной Изначальной Тьмы, бывшей среди них всех первой из колдуний, после восхищался ее дарами смертным: светилами, мраком и покоем, — любовался, как сражается она за Подлунных Детей с обезумевшими младшими духами, так и не обретшими плоти как ведьмы или ведьмаки. И, наконец, встретился с ней сам лицом к лицу. И долго удивлялся потом, как воинственная и свободолюбивая Тьма позволила себя одолеть, как позволила она связать Ее Нить с Его, и как радовалась тому, что помимо жертвенных даров, может принести миру и иные, рожденные в созидании…
— Я слышу тебя, брат…
В несобранных волосах, украшенных только птичьими перьями, прячутся капли от налетающих морских волн. Тянут в Нижний Мир. Аллиатар смотрит зло, нетерпеливо поводит плечами и достает из расшитых перлами ножен длинный волнистый клинок. Остается только кивнуть, принимая вызов. И ощутить в ладони тяжелое древко копья…
Скоро уже становится сложно понять: кровь на губах или соленая морская пена. Мир превращается в шторм с грозой и валами. И ровное плато из белого, известнякового, превращается в багряное…
Над головой небо, бесконечно глубокое, теперь уже недосягаемое в своей выси. Щурится солнцем и поздними звездами…
Изломанные крылья не чувствуются за спиной. Лежат рваными тряпками на камнях, ни мощи в них больше, ни трепещущего на рулевых перьях ветра…
Аурим глаза забирает, бросает их в хмурящуюся облаками синь — гляди теперь на мое счастье, брат… — и смеется, голосом сливаясь с штормовым клекотом…
Все кончено…
Дарий поморщился, вглядываясь в морскую пену, осевшую на сапогах нелепым, неуместным кружевом.
— Закручинился? — руки женские, тонкие и изящные стан обхватили. Мелькнули волосы рыжие, долгие, до середины бедер почти. И ноги босые.
— Перестань…
Пришелица отлипла послушно, тряхнула головой, волосы непокорные с лица сгоняя, и улыбнулась ласково. Веснушки по всему лицу, по плечам и груди в широком вороте рассыпались, глазами сверкает разными — смарагдовым и травяным.
— Ненавижу, когда ты так делаешь, — отвернулся Дарий, поднял голову, чтобы увидеть лишь реющих в небесах чаек.
Вместо девки вдруг юноша рядом: высокий и стройный, все такой же огненно-рыжий, разноглазый и смешливый. Лишь рот изуродован длинным шрамом от уголка губ и под скулой до виска.
— Вспоминаешь опять. Не надоело тебе?
— Нет…
Кости срастаются. Крылья сильнее, чем прежде, стали, напоенные, помимо своей, еще и чужой силой. Темной, но ластящейся мягче домашней кошки. И повязку с глаз скоро снять можно станет: правду сказала Прядильщица до начала времен — нет, и никогда не будет в колдовстве искуснее Тьмы. А вместе с тем, мало, кто равен ей в исцелении.
— Ты мог бы остановить ее, — шепчет Пламя, подталкивает под руку резную звонкую флейту, чтобы Ветер снова вдохнул в дерево жизнь, выдохнул из сердца печаль и горечь грядущих невзгод.
— Она не послушает меня. Она никого не послушает, Рыжий. Но скоро ее ярость сойдет… — бесстрастно и отстраненно, как данность.
— Хозяйка готовит расплату…
— Я знаю…
И плач флейты, как завывание ветра в заледенелом зимнем поле. Только вместо ковыля трогает души.
— Аурим где-то рядом, я чую, — Митриилир улыбнулся вдруг, вздохнул глубоко и хлопнул побратима по спине. — Так, значит, в поход собрался. Ну хорошо. Привези с чужих берегов девкам бус янтарных и звонких монист.
— А тебе цветочек аленький, — спокойно продолжил Дарий. — Я помню.
— Эх, ты, — махнул рукой собеседник. — Себе цветочек аленький оставь. Тьме подаришь, когда глаза откроешь, смотреть научишься и увидишь ее. Близко она совсем. Ее тоже чую… Но не скажу, где она. Сам ищи. А я дальше побежал.
И исчез мгновенно.
Дарий отрыл медленно глаза. На небе прямо над ним сияли ярко два светила из знакомого созвездия. За бортом тихо плескались спокойные волны Ровэйла, у руля тихо под нос напевал взятый впервые в поход малец-оборотень по имени Войко. Пел о какой-то встреченной на берегу девице со сталью во взгляде и ледяным сердцем.
Хёвдинг вдруг улыбнулся. Повернулся на другой бок. И снова закрыл глаза.
«Близко она совсем…»
***
Дроттнинг Ингельда сидела на коленях перед статуей Хозяйки Судеб, перебирала аметистовые четки и одну за другой шептала молитвы. Рядом сидела на скамеечке бледная полуэльфийка, худенькая и совсем печальная. Она смерила подошедшую Ирондель грустным взглядом, кивнула в знак приветствия и опустила глаза. Снова уткнулась в ступеньку перед статуей и погрузилась в свои мысли.
Дель приблизилась осторожно. Зажгла от уголька в курильнице длинную палочку благовония, вставила в держатель, а после опустила на алтарь нехитрое свое подношение — две соломенные куколки и отрез собственноручно вытканного полотна. Она помнила, что пообещала Нордару попросить Прядильщицу и за Войко. И честно исполнила свое обещание, хоть и с меньшей охотой, чем могла бы.
— Она слышит тебя, — вдруг встрепенулась полуэльфийка, подняла на Дель глаза и удивленно приподняла брови. — Она услышала тебя… — рукой вдруг поманила, позвала выйти обратно на воздух. И Дель прошла, лишь покосившись мельком на княгиню, когда выпало идти снова мимо.
— Я — Айя…
«Так вот какая ты, родная сестра Орма…»
Дель руку протянула, взяла полуэльфийку за кончики пальцев и сжала ободряюще.
— Ормгейр говорил о тебе. Правда, я думала, что тебя уже в храм отправили и постригли в послушницы.
— Им удобно так думать, — как эхо откликнулась княжна. — Будто я умерла. Но я уже скоро уеду, совсем немного осталось. Наконец-то… — девушка перевернула ладонь Дель — та так и не убрала руки — и глянула, нахмурившись. Ирондель ладошку тут же в кулак сжала.
— Да разве ты провинилась в чем?
Айя, как ни в чем не бывало, разжала чужие непослушные пальцы и вновь принялась рассматривать ладонь.
— Да… провинилась. Кметя полюбила одного, — улыбнулась совсем печально. — Раньше он как все был — светлый да ладный, а после почернел весь, будто мары его заворожили — пришел ко мне в ночь, повалился в ноги и стал просить помочь ему. Все хотел, чтобы я судьбу его глянула. А я и так все видела. Видела, как под весенний лед он из-за проклятья своего уйдет, как оплакивать его будет невеста. Видела, да не сказала. Ревность взяла, что по другой он сохнет. Пообещала ему тогда, что ко Дню Весны с того ворожба спадет. А сама ночами тряслась, что позволила сердцу над разумом взять. Год уж прошел, а все простить себя не могу. А братья обижаются, думают, что нос задирать стала, — Айя ладонь Ирондель погладила. — Вот я выговорилась, легче стало. А скоро совсем легко будет. Хочешь, тебе скажу, что тебя ждет?
Идель осторожно руку свою из чужой хватки высвободила. Головой покачала, отказываясь.
— Не надо мне, ты уж прости. Но судьбу свою самой вершить надо, а не наперед загадывать, что будет. И бороться до конца. А у Прядильщицы за других просить следует. Не за себя.
Полуэльфийка хмыкнула тихо, смяла расшитую прошву поневы и голову опустила.
— Тогда совет дам. А ты не откажись выслушать, — схватила вновь за руку, дождалась, пока Дель кивнет неуверенно. — Того ищи, кто воздушные пути знает. Он тебя ждет давно и очень о тебе печалится… — Айя задумалась ненадолго, вглядываясь во что-то глазу Дель невидимое. — И вот еще… знаешь ты его. Видела. Да только узнать сложно будет. Сны свои степные вспомни… В Межмирье ты его встречала… — крепче сжала запястье. — И на других не оглядывайся — пустое они, как морок…
Дель резко руку выдернула, повернулась на каблучках сапожек и припустила прочь. Взлетела быстро по лестнице да скрылась в кроме.
— Напугала ты ее…
Взгляд полуэльфийки стал более осмысленным. Та глядела вслед убежавшей герцогине.
— Так и не сказала почти ничего, — пожала плечами и нервно сжала подол.
— Тогда мне скажи, — предложила Ингельда. Айя опасливо покосилась до головой замотала.
— Нет. Нельзя… Не заставляйте меня, матушка. Пожалуйста.
Ингельда вздохнула тяжело, невесело усмехнулась и медленно направилась в сторону крома. Оставила падчерицу стоять на ступеньках храма и искать, куда той деться.
Так бы та и стояла, но из-за дверей крома вновь показалась Дель. Приблизилась неуверенно и за руку взяла осторожно.
— Идем ко мне в горницу. Хоть поговорим просто, без предсказаний и молитв. Просто так… как подруги.
Айя ткнулась лбом в узкое плечо девочки, над ней, низкорослой, возвышавшейся почти на полголовы, и тихо поблагодарила.