— Это не займет много времени, сэр, — сказал полицейский. — Всего лишь идентификация, а затем вы можете побыть наедине с женой.
В голосе его звучала искренняя теплота, и Питер был за это благодарен. Понравилось ему и краткое описание состояния тела под белой простыней, которое дал патологоанатом, он говорил о покойной с уважением, избегая безликих медицинских терминов. Затем санитар откинул простыню, и Питер без труда узнал жену. Вторая пуля повредила голову, но вошла сбоку, у виска.
Это была его Энн, несомненно, и одновременно у него возникло ощущение, что ее здесь нет. Отсутствие — вот что по-настоящему больно. Вид тела заставил осознать всю бесконечность этого отсутствия. Ему хотелось просить у нее прощения, обещать, что он все исправит, но Энн не было здесь, она не могла услышать его признания, не могла простить ему грехи. Она ушла, и он не мог последовать за ней туда, ему оставалось лишь созерцать это пустое бледное лицо, прочесть выражение которого никак не удавалось. Да, страх, это несомненно, но проглядывало и что-то еще. Похожее на радость.
Сердце Питера было разбито. Он вспомнил, сколько раз оставался в Лондоне, отказываясь от поездки во Флайт; вспомнил слабый упрек в голосе жены, когда она говорила с ним по телефону; вспомнил, как смотрела она на него в тот последний вечер с дивана, когда он сообщил, что должен уехать пораньше. «Уезжаешь, Питер, так скоро? Не успел приехать и уже уезжаешь».
Вот что она тогда ему сказала. Он даже не помнил, ответил ли ей. Просто легонько чмокнул в щеку и пошел наверх собираться.
Он наклонился, последний раз поцеловал жену в ледяной лоб и едва отвернулся, как вновь нахлынули воспоминания. Позже, вспоминая об этом, он решил, что это последний подарок Энн ему. И всякий раз, думая о покойной жене, он вспоминал и это.
В точности такое же, как сегодня, ясное летнее утро, но только было это пятнадцать лет назад. И он проснулся дома, в супружеской постели. Томасу было тогда всего два или три месяца, и почти всю ночь Питер провозился с ним. Младенец кричал, не затихая ни на секунду, и он носил его на руках по коридору на втором этаже, и по лестнице, напевая какие-то дурацкие песенки, запомнившиеся еще с детства. Он проснулся, потянулся к Энн и вдруг понял, что ее рядом нет, хотя простыни еще хранили тепло ее тела.
Питер открыл глаза и сразу заморгал, в комнату через высокие открытые окна врывались яркие лучи солнца. Из одного окна было видно море, зеленовато-голубые с белой пеной валы разбивались о песчаный берег пляжа. А с южной стороны виднелись розы Энн, их было великое множество, и они тянулись навстречу солнцу из клумб, шпалер, карабкались по старой каменной стене, подставляли свои цветки теплым лучам.
Питер подошел к южному окну, выглянул и увидел жену и сына. Волосы у маленького Томаса были вьющиеся, золотистые, щечки розовые, пухлые, на подбородке ямочка. Крохотные пальчики цеплялись за длинные каштановые волосы Энн, а потом ребенок зашелся от восторженного смеха, когда мать вдруг подняла его повыше к свету. При виде сына Питер улыбнулся, тут Энн повернулась и заметила его. Голубые глаза ее сияли.
— Ах, Питер! — воскликнула она. — Я так счастлива. Просто слов не хватает сказать тебе, как я счастлива.
Питер высадил Грету у железнодорожной станции, а потом проводил глазами первый утренний поезд, на котором она отправилась в Лондон. Вот хвостовой вагон скрылся вдали, и он снова уселся за руль и медленно двинулся к Флайту. Там он снял номер в небольшой гостинице под названием «Якорь». Еще никогда в жизни не чувствовал он себя таким измученным. Рухнул на кровать не раздеваясь и тут же провалился в глубокий сон. Проспал он до полудня.
Разбудил его телефонный звонок. Он не успел подойти сразу, телефон умолк, потом зазвонил снова, и тут Питер снял трубку. Это был Томас. Вот только голос его звучал как-то непривычно. В нем слышалась отчаянная, почти истерическая решимость.
— Мне надо поговорить с тобой, папа. И тете Джейн — тоже.
— Где ты? Как ты?
— Мы в Вулбридже. В доме тети Мэри.
— Чьем?
— Тети Мэри, это сестра тетушки Джейн. Даю адрес: дом двадцать восемь по Харбор-стрит. Ты приедешь?
— Да, конечно, приеду. Рад, что Джейн увезла тебя туда. Мне следовало бы подумать об этом самому. — Питер уже приготовился повесить трубку, но в ней снова раздался голос Томаса.
— Она уехала, отец? Ты должен быть один, слышишь? Иначе не желаю тебя видеть.
— Не беспокойся, я один, — ответил Питер и повесил трубку. Он сказал сыну чистую правду, никогда прежде не доводилось ему испытывать такое полное абсолютное одиночество.