— О нет, — сказал я мастеру, — я не буду ставить эту голову в храме. Она будет храниться в замке, в тайной комнате, куда смогу входить только я и никто больше. Но ради всех святых, сделайте ей стеклянные глаза и парик из настоящих женских волос. Пусть образ любимой всегда будет со мной. Если нужно, я вам еще заплачу, только не отнимайте у меня мою Гвинделину…
— Мне не нужно от вас дополнительной платы, ибо плата, которую я истребовал для себя и ложи — справедлива и достаточна. Я также понимаю вас и ваши чувства по отношению к возлюбленной. Но поймите, граф, самый светлый и живой образ ее, это тот, который хранит ваше сердце. Наверное, я совершил великую ошибку, что позволил своему искусству зайти так далеко и оживил для вас умершее. Делать нечего. Я сделаю все, как просите вы, но ради Бога, никому не открывайте свою тайну, равно как и имя мастера, создавшего этот мраморный лик.
— Да будет так, — ответил я, — слово дворянина.
Тремя днями спустя я, глубоким вечером, тайком отнес мраморную голову в потайную комнату северной башни, которой никто никогда не пользовался для жилья, ибо по слухам над ней тяготело проклятие моего дяди, однажды убившего в этой башне наложницу. Там я поставил голову в особый поставец, сделанный Эдуардом, зажег сорок свечей, ибо столько лет было моей Гвинделине, когда она умерла, сел в кресло и стал смотреть на нее. Она была, как живая. И смотрела на меня также ласково, с хитринкой, как при жизни. Ее уста, казалось, ждали поцелуя, а глаза— волны сладострастной неги, чтобы закрыться. Я взял голову в свои ладони и поцеловал уста… Что это? Мне показалось, или действительно произошло чудо? Я вдруг ощутил, как мраморные губы дрогнули и слегка раскрылись. Я забыл обо всем упал с головой на топчан. Голова лежала рядом и смотрела на меня, слегка улыбаясь родными губками… Я понял, что сделаю дальше.
На заре следующего дня, когда каменщики начинали свои работы, я нашел Эдуарда.
— Сделай мне из мрамора ее тело, — зашептал я ему, — ты великий мастер, у тебя получится.
Он грустно посмотрел на меня.
— Я знал что этим кончится. Известна ли вам история Пигмалиона и Галатеи?
— Да, я читал ее, когда служил в Палестине. Ее сочинил какой-то грек.
— Гвинделину невозможно оживить. Даже если ее образ будет, как живой, она все равно останется мертвой и холодной.
— Сделай, кудесник, — я сунул в ладонь Эдуарда кошелек, набитый золотом, — иначе я сойду с ума.
— Вы уже начали сходить с ума, граф.
Я вскипел.
— Не смей так говорить, что ты знаешь о настоящей любви? Что ты вообще о себе возомнил? Если у тебя есть дар, почему ты скрываешь его? Ты колдун? У тебя есть тайны?
В тот миг я на самом деле потерял рассудок. Все что мне было нужно — это Гвинделина, пусть даже мраморная и холодная, но такая, какой была при жизни. Мастер посмотрел на меня с печалью.
— Ну что же, граф… Я исполню ваше приказание. Я сделаю вам женщину из мрамора, которая, когда вы этого захотите, не будет холодна. Но, сделав ее, я умою руки, ибо великое зло вы впустите вместе с нею в мир.
Мастер сдержал слово. Он сделал из розового мрамора тело Гвинделины, столь совершенно, что я не мог отвести от него глаз. Когда он совместил голову с телом, то объяснил, что внутри статуя пустотелая, чтобы можно было заливать горячую воду, когда я захочу с ней совокупиться. Статую должно было сажать в особое кресло, которое Эдуард также изготовил. Но положенная на ложе, она являла собою женщину, лежащую в одной из самых волнующих поз. Мы с Эдуардом тайком отнесли ее в потайную комнату, где обрядили в одно из платьев Гвинделины. Эдуард поразился тому, что увидел, когда статуя была облачена в одежды и усажена в кресло. Даже он не ожидал столь искусного результата своей работы. Минуту, не отрываясь, созерцал он мраморную женщину, а потом закрыл лицо руками и выбежал вон.
— Прости меня, Господи… — услышал я его слова.
Я сел напротив и стал смотреть на Гвинделину. Она снова вернулась ко мне. Ее платье пахло моей любовью. Ощущая страсть, растущую внутри, я спустился в банную комнату, где меня ждала лохань с горячей водой, и взяв ведро с кипятком, осторожно вернулся в потайную комнату…
На следующее утро в поместье приехал гонец от наследника Бургундского герцога. Гонец привез письмо, в котором писалось о том, что четвертого апреля 1315 года в Дижоне состоится коронование нового герцога, на которое я, его вассал, под страхом ареста и лишения поместья, должен прибыть вместе с настоящим гонцом, семьей и челядью. Письмо повергло меня в глубокое уныние. Я подозревал, что могу оказаться в тюрьме, а коронация — только предлог, чтобы выманить меня в Дижон. Но делать было нечего. Я отдал приказ готовиться в дорогу. Помимо Жанны и Филиппа, со мной ехали Гамрот, мои доблестные лучники, слуги, и мастер Эдуард. Нелли оставалась в поместье, так как была на сносях.