Толчок бёдрами. Краткий, волнующий звон монеток.
О, он видел уже это сотни раз. Но ведь дело в качестве, а не в количестве, не правда ли, дорогой супруг?
Ещё толчок. Злая радость растеклась внутри при виде загоревшегося взгляда на молодом, но уже изрезанном морщинами лице сийха.
Раз. Два. Прелесть не в самих движениях, а в их внезапной остановке. В иллюзии контроля. В продуманной непредсказуемости. В контрасте между плавными, ласковыми движениями рук и резкими рывками бёдер.
Движения стали чаще, мельче, слились в непрерывную вибрацию под аккомпанемент серебристого звона. Сийх приподнял подбородок, не сводя с жены взгляда. У него не было шансов; ни у одного мужчины не было — если, конечно, не считать мужчинами тех, что лишены природной тяги. Вроде евнуха, застывшего в сторонке со своим свитком и писчей палочкой. Печальное, наверное, занятие — фиксировать в подробностях плотские утехи других, не имея возможности предаться им самому.
Мелкая дрожь снова распалась на отдельные рывки, которые теперь смотрелись и звучали злее, жарче. Тело покрылось крошечными капельками пота. Лицо сийха застыло каменной маской, но глаза беззастенчиво выдавали, какое пламя сейчас пылало меж благородных чресел.
Расстёгнутый одним незаметным движением, к его ногам полетел расшитый бисером лиф. Губы правителя слегка приоткрылись, глаза потемнели ещё сильнее, пожирая взглядом молодое гибкое тело. Да, дорогой супруг, проникнись как следует этим танцем — ибо он последний, который ты видишь.
Она ловко развязала узел на поясе — и звонким движением бёдер отбросила его в сторону. Без привычного бряцанья монеток сама тишина уже казалась звенящей.
Два лёгких шага вперёд. На изгибающиеся в танце бёдра легли крепкие ладони, притянули ближе. Горячие губы прикоснулись к гладкой коже живота, прошлись шажками поцелуев ниже, к самому поясу юбки.
Джахиза, стараясь унять колотящееся сердце, поймала одобряющий взгляд евнуха: правильно, мол, правителю не только наследники нужны — необходим ещё и хороший досуг, чтобы на следующий день с новыми силами руководить своими военными походами…
Изящно крутанувшись, она освободилась от его хватки — и теперь сама потянула его к ложу, под невесомые занавески. Краем глаза заметила, как евнух, не выпуская из рук свои писчие принадлежности, бесшумно последовал за ними.
Сийх, однако, не дал ей ступить на мягкое ложе босой ногой — подхватил на руки и бережно внёс под балдахин, словно некую драгоценную ношу. Легко опустился на колени и возложил её на скопище подушек и подушечек, шёлковых и бархатных вперемешку. От прикосновения гладких и ворсистых тканей к обнажённой спине по телу побежали мурашки.
— В первый раз, о возлюбленная Джахиза-зифа?
Девушка ощутила было раздражение — неужели вечно погрязший мыслями в своих захватнических планах правитель не способен даже вспомнить, бывала ли она уже в его постели? — но потом осознала, что сийх всё прекрасно помнит; просто, должно быть, вид у неё порядком испуганный, вот всемилостивый и решил подбодрить…
— Да, о благосклонный мой повелитель, — храбро отозвалась она, глядя ему прямо в глаза, и ослепительно улыбнулась: — Мой цветок любви рос и расцветал все эти годы, чтобы вы, о достойнейший из сийхов, сорвали его!
По его лицу она поняла, что угадала: благородному мужу по нраву были дерзкие, а не покорные. Что ж, имело смысл продолжать в том же духе. Чем сильнее он потеряет голову, тем легче будет выполнить задуманное.
— Я сорву его с благодарностью и величайшим почтением, — промолвил сийх и прикоснулся горячими, жадными губами к маленькому тёмному соску, венчающему полную грудь.
Джахиза призывно рассмеялась и одной рукой обвила его шею, а второй — быстрым и лёгким движением — вытянула из причёски все три шпильки и сунула их под одну из подушек. Роскошные волосы рассыпались тугими каштановыми волнами по нежным плечам и драгоценным тканям; пухлые губы приоткрылись в ожидании. Сийх смотрел на неё сверху вниз в восхищении — о да, она знала, какое впечатление производит! И понимала, как заводит его такой взгляд из-под приспущенных ресниц: хищный, непристойный, совсем не подобающий целомудренной сийховой жене, впервые в жизни оказавшейся на благородном ложе.
Совсем осмелев, она протянула руку и ловким движением пальцев распустила завязку его расписного шёлкового халата. Под халатом оказались простые белые одежды. Вообще-то срок траура по преждевременно почившему отцу, предыдущему сийху, уже год как прошёл — но его сын упорно продолжал носить белое, словно вознамерившись скорбеть до конца жизни.