Брайна погладила Соркину голову и откашлялась:
— Сорка, я прошу тебя, мне ты можешь рассказать. Я вижу, что тебя что-то мучает. Что-то не так, скажи, что ты скрываешь? С тех пор как ты стала невестой, бродишь, как тень. Что, тебе не нравится Борех? Скажи! Что ты молчишь? Может, тебе нездоровится? Хотя мне кажется, что Бореха тебе не в чем упрекнуть. Он учит Тору и работает, как завещал Господь. Ну? Кто же знает? Я скажу тебе правду! Ты, доченька, в папу, вы похожи как две капли воды! Это у тебя в крови! Отец по молодости не хотел жениться! Видишь, что получилось? Врагу не пожелаешь! Разве у нас много таких Сорок, как ты? — Брайна вытерла глаза. — Мы трясемся над тобой! Я тебя прошу, Сорка, скажи мне, что тебя терзает!
— Да ничего. — Сорка подняла голову.
— Я же вижу, что в последнюю неделю ты сама на себя непохожа! Ответь, что случилось?
— Не знаю, жара выматывает, — улыбнулась Сорка.
— Хорошо. — Брайна обтерла лицо рукой. — Что, отец говорил с тобой?
— О чем?
— О сватовстве.
— Да.
— Ну?
— Что «ну»?
— Ты сказала, что не хочешь?
— Нет. Я велела ему сделать, как он считает нужным.
Брайна пригляделась к Сорке, будто хотела догадаться, что та скрывает, и вытерла нос рукавом:
— Я тоже уже думала, что во всем виновато лето. Так бывает, когда молод, готов весь мир охватить одним взглядом, но позднее, доченька, после свадьбы, это желание пропадает. Оглядываешься вокруг и понимаешь, что это было наваждение, как и, собственно, вся наша жизнь на этой земле. Так зачем валять дурака, как гои? Ну зачем? Мало ли что хочет сердце? Я знаю, любовь… В юности думаешь, что любовь — это все… Но поверь мне, она быстро проходит. И лучше бы со всей своей любовью они пошли поучились семейному счастью у простого еврея!
Сорка уже не слушала старуху. Она встала и побрела прочь.
— Куда ты? — крикнула вслед Брайна.
— Я тебе нужна?
— Не нужна, — поднялась Брайна, — но я тебя спрашиваю, разве так можно? Ведь тетя Гитл ждет тебя!
— Я скоро вернусь!
— Смотри, не задерживайся!
Сорка шла по лугу, перебирая недостатки Бореха и удивляясь сама себе. Ведь он не хуже других, с кем она еще даже не знакома! Сорка была уверена, что никогда не получит того, о ком мечтает. Так зачем же весь этот спектакль? Сорке было настолько все равно, что, кого бы отец ей сейчас ни посватал, она бы не возражала, лишь бы ее оставили в покое.
Луг, весь день томившийся под солнцем, посвежел и впитывал влагу, будто глотая ее. Повсюду квакали обессилевшие лягушки. На холме, за который садилось разгоряченное солнце, стоял аист на одной ноге. Во второй он держал камень, зажав его, чтобы не уснуть, и, запрокинув голову, глядел на уходящий день. Посреди луга на искривленном дереве сидела птичка, долбила клювом кору и монотонно вскрикивала, словно заходилась в плаче: ук-у-ук, ук-у-ук!
Сорке стало невыносимо слушать птичьи причитания. Она бросила в нее камень. Птица перелетела на ветку повыше, немного помолчала, и над лугом вновь разнеслось: ук-у-ук, ук-у-ук!
То здесь, то там попадались ягодные кустарники — воспоминания о вырубленном лесе. Сорка увлеклась прогулкой, рвала ягоды, ела их и так дошла до черной скалы, которая издалека выглядела как коленопреклоненная женщина с распущенными волосами.
В долине под холмом, на котором располагалось еврейское кладбище, сто лет назад было еврейское поселение.
Сорка вспомнила, что слышала рассказ, как отряды Хмельницкого осадили холм, дав евреям три дня молиться своему Богу, а потом бросить его в Вислу, чтобы и следа от него не осталось, открыть ворота и приготовиться к крещению. В случае отказа им пригрозили резней.
Евреи постились, плакали, раввин с главными людьми города решили ждать до последней минуты и, если Господь не смягчит сердца злодеев, самим покончить с собой и отдать в руки врага мертвый город.