Он замолчал, прикрикнул на лошадей, раскрыл рот, будто о чем-то вспомнив, и обернулся к Сорке:
— Я вам сейчас кое-что расскажу, и вы поймете, что за человек мой друг. Когда тот вернулся из Сибири сломленным и больным, Рутковский, тоже бывший революционер, пригласил его с женой в гости. К тому времени они прожили вместе несколько недель. Мой друг заметил, что между его молодой женой и Рутковским что-то происходит. Что бы сделал другой на его месте? Устроил скандал, уехал с женой, если бы смог, поколотил бы Рутковского, как это обычно бывает. Мой друг подождал немного, пока за столом остались только близкие знакомые, подвел жену к Рутковскому и сердечно попросил, целуя им руки, чтобы они не чувствовали неловкость в его присутствии. Он говорил, что они останутся друзьями, что он не будет стоять у них на пути, а, наоборот, будет счастлив доставить удовольствие своим близким. Он сделал это так по-детски, так трогательно, что у сидевших за столом навернулись слезы на глаза. Не знаю, что творилось у него на душе, я бы не был способен на такое, но с того вечера он относится к бывшей жене и к Рутковскому как к брату и сестре и свободно чувствует себя в их присутствии. Целыми днями он читал Библию, пророчества Товяньского и выдержки из поэмы Мицкевича «Дзяды».
Сорка была тронута, понимая, каким надо быть сильным, чтобы решиться на такой поступок. А почему должно быть иначе? Он болен, сломлен жизнью, а жена молода. В идеалах, к которым они вместе стремились, уже давно наступило разочарование. А Рутковский наверняка молод, и, если они любят друг друга, почему нужно им мешать? Однако ей было трудно себе представить, что речь идет о еврейской девушке.
Они замолчали и придвинулись поближе друг к другу. Сани быстро неслись, и чем дальше они заезжали в лес, тем темнее становилось вокруг. Зловещее карканье ворон, сидевших, задрав клювы, на голых заснеженных деревьях, разносилось по лесу.
Сорка почувствовала на себе взгляд Кроненберга и услышала его слова:
— Вы ждали меня?
— Нет.
— Не хотите признаваться.
— Как вам такое пришло в голову?
— Сам не знаю. Но я уверен…
— В чем?
— Что… Вороны — это проклятые души.
— Скажите, в чем? — капризно сказала Сорка и взяла его за руку.
Он не ответил, приложил руку к губам и долго целовал ее.
Сорка не отняла руки.
Кроненберг повернул назад. Почти всю дорогу до дома они молчали, и молчание еще больше сближало Сорку с Кроненбергом, она чувствовала, как тысячи невидимых нитей привязывают ее к нему. Кроненберг подвез Сорку к дому, помог вылезти из саней и поклонился:
— Теперь поеду навещу своего друга.
— Передавайте ему привет.
— Если вы не возражаете, я приеду еще сегодня вечером.
— Приезжайте.
— До встречи.
Борех ничего не мог поделать. Почти каждый вечер, приходя домой из леса, он заставал у них Кроненберга. Первый раз, когда Борех вошел к Сорке и увидел его с непокрытой головой, он так растерялся, что начал заикаться, хотел выйти из комнаты и от большого смятения снял шапку.
— Ты знаком с господином Кроненбергом? — пришла на выручку ему Сорка.
— Конечно, мы знакомы. — Борех подошел и пожал Кроненбергу руку.
Борех приободрился, по-хозяйски подвинул стул, присел ненадолго, снова встал и, глядя на Сорку, спросил:
— Может, выпьем чаю?
— Хорошо. — Сорка закуталась в турецкую шаль. — Будь так добр, вели подать.
Борех вскочил, как слуга, старающийся угодить хозяйке, и, ничего больше не спрашивая, быстрым шагом вышел из комнаты.
Сорка заметила, что Кроненберг ищет ее взгляда, и нарочно отвела глаза, теребя бахрому шали. Потом вдруг подняла глаза, встретилась взглядом с Кроненбергом, оба замерли на мгновение, потупились и поняли нелепость ситуации.
Борех принес чай с вареньем, уселся поудобнее и кашлянул.
— До ольшаника не дойти!
— Что вы имеете в виду?
— Так скользко — на ногах не устоишь.
— Ничего, через неделю-другую погода переменится.