— Что это? — Она часто дышала, глотая воздух, словно его не хватало.
— Это просыпается пламя, — тихо ответил Алекссандро. И усмешка вернулась в его черные глаза. — Боишься?
— Не больше, чем тебя, — хрипло выдохнула девушка. Вампир резко откинул голову, посмотрел на нее сверху вниз, а затем наклонился и поцеловал.
***
В замке де Ласси было тихо. Испуганные исчезновением Маргариты и военными сборами слуги не сновали по коридорам. Не слышно было ни смеха горничных, ни криков грузной кухарки, не носились по двору дети. Прислуга как будто получила приказ быть бесшумной и послушно его исполняла. Но Эфер Равесьель был этому рад. Чужой смех раздражал его неторопливые мысли, угнетая, вызывал ненужные подозрения. Беспечность и умение людей радоваться мелочам он презирал. Его цели были выше, и только им он был готов посвящать все свое время.
Он снова перебирал страницы Канона - книги, которую девятнадцать лет назад он вытащил из окровавленных пальцев самой красивой женщины. Его женщины, Элены. Он помнил ее взгляд - взгляд невероятных синих глаз, таких родных и таких бесконечно далеких. Он бы смог принять ее после замужества, смог бы простить. Но ее обращение, ее статус Невесты Орудио Бенертуа, ее искреннюю любовь к королю вампиров, - этого он так и не смог понять. Предать людей, обратившись, - такое он не простил. Несмотря на боль в синих глазах, несмотря на борьбу, несмотря на свою одержимость. Несмотря, в конце концов, на двух маленьких мальчиков, что нашли покой рядом с окровавленной матерью. И она, неловко двигая руками, пыталась дотянуться до детей, прикрыть их тяжелой, багровой от крови тканью платья.
Девятнадцать – цифра, имеющая для вампиров свое, особое магическое значение. Когда-то давно вампиры считались хранителями всей магии: они чувствовали ее в других, умели пробуждать этот дар в людях, в чьей крови зарождались частицы Пламени. Когда юношам и девушкам исполнялось девятнадцать лет – их привозили в столицу. Там, во дворце короля, тогда еще не старого, а вполне себе бодрого властного мужчины, молодых людей осматривали хранители магии, выбирая тех, у кого магия в крови. У Эфера ее не было – ни одной, даже самой маленькой искорки. Но зато он увидел, как игриво кружится Пламя вокруг его возлюбленной.
Элена завороженно смотрела на сияние вокруг, ее невероятные синие глаза блестели. «Ты видишь, видишь это, Эфер?» - восторженно повторяла она. Он видел, но восторга разделить не мог. Ей предстояло путешествие в один конец – в королевство вампиров, куда навсегда уезжали избранные Пламенем. И куда не было пути остальным. «Давай сбежим?» - он уговаривал ее хриплым, срывающимся голосом, но в тот момент он узнал, что такое предательство. Он узнал, что планы, любовно, по кирпичику построенные двоими, - могут разрушиться в один момент. Огненное сияние разрушает их. И тяжелый, пристальный взгляд вампира, стоящего вдалеке. Того, чьи глаза видели только девичью улыбку сквозь вихры пламени, того, чье сердце внезапно застучало, оглушая его.
Эфер мог броситься на вампиров. Мог схватить Элену за плечи, трясти, кричать. Мог встать на колени и умолять, срывая голос. Но не сделал ничего. Словно каменный, он стоял на той площади и смотрел. Стук сердца тоже оглушал его, но лицо как-то резко потеряло способность двигаться, застыло в непроницаемой маске. Что-то новое появилось во взгляде и голосе, сжались кулаки. И с тех пор ничто не могло пробить сотканную из ярости и бессилия броню: ни новая жизнь, ни карьера, ни даже новость о том, что Элена добровольно обратилась в вампира, чтобы стать законной женой их короля. Когда читал послание, услышал лишь хлопок внутри. И снова все окаменело.
В страницах Канона надёжно спрятался аккуратно сложенный лист бумаги. На нем неровным почерком чернело донесение:
«Отряд Монтгомери добрался до Сонного королевства. В замок короля отправились несколько человек, но вернулся только барон д'Алефар. Он утверждает, что люди задушены, но не может объяснить, кем, и почему он остался в живых. Барон нашёл графиню де Ласси, но не стал уводить ее из замка. Вместе с советником Монтгомери они разрабатывают план побега графини».
Эфер Равесьель задумчиво погладил обложку Канона. Что-то подсказывало ему, что не стоит доверять судьбу девушки советнику. Монтгомери не был примечателен: ни словами, ни решениями, ни, тем более, действиями. Но он был слишком близко, был проницателен, и абсолютно закрыт. Он тщательно скрывал свои мысли, и обычно за это Равесьель его уважал. Но почему-то сейчас он отчётливо понимал, что не должен оставаться в стороне.