Хельгу не судили. Инквизитор Джеймс снял вуаль, скрывающую её лицо, и весь Сентфор имел возможность наблюдать скверну, полностью поглотившую некогда красивое лицо гордой ведьмы. Сама верховная не слишком сопротивлялась. Обвинение в ведьмовстве встретила достойно, призналась перед всеми, что является ведьмой, по требованию инквизитора, попросила прощения и у Господа, и у добрых жителей Сентфора. Утром её арестовали. На вечер назначили сожжение.
✸✸✸
Сам Джеймс, вопреки былой жестокости по отношению к подозреваемым и уличенным «преступницам», с Хельгой обходился мягко. По его лицу было заметно, что он прекрасно знает о природе недуга ведьмы. Однако даже с учетом некоего кодекса уважения к врагу, он не постеснялся устроить ей допрос.
– Ну здравствуй, старый друг! – улыбнулась через боль Верховная, когда они остались наедине. – Всё-таки ты меня поймал, можешь гордиться собой!
– Много ли чести в том, что настиг больную умирающую львицу, если охота началась в момент её молодости, пика силы и смертельной опасности? —хмыкнул Джеймс. – С твоей гнилой кровью, большей жестокостью станет сохранение твоей жизни, а не костёр!
– С годами никто не молодеет, – пожала плечами она, – а со смертью моих девочек я потеряла свои когти и зубы. Перестала быть гордой львицей.
– Хочешь, чтобы я поверил, что ведьма, от которой сам Люцифер вздрогнет, потеряла весь свой ковен? – злость инквизитора, впрочем, говорила об обратном.
Он не чувствовал поблизости ведьм. Слова Хельги казались ему почти правдивыми.
– Ты слишком долго за нами охотился, – с печальной улыбкой смотрела она в его глаза. Волчья желтизна как никогда казалась искренней.
Опыт подсказывал инквизитору, что ведьмы лгут. Прожитые годы диктовали запытать ведьму, пока не захлебнётся криком. Но как причинить боль древней ведьме, способной терпеть муки собственной гнилой крови без единого звука? Нутро вопило, что она лживое сатанинское создание. Однако в пользу её правдивости встала успешная кампания по истреблению ведьм в Старом Свете и в Новом. Возможно, слишком успешная, однако вид старого врага, лишившегося былой мощи, вынуждал поверить.
Всех послушниц и монахинь по его приказу осмотрели молодые инквизиторы. Чутьё молодняка говорило, что женщины чисты. Ведьм среди них не было обнаружено. Чистая аура христовых невест, тревога за повышенное внимание, но ничего ведьминского. Подавление не сработало ни на одной из них. Амулеты молчали. К полудню женщин отпустили в госпиталь и монастырь.
На закате место казни было готово. В сумерках седовласую женщину в цепях повели последний раз явиться перед толпой. Никто не посмел криво посмотреть на лицо ведьмы, искажённое черной паутиной капилляров. Никто не пытался бросить что-либо в неё. От неё отшатывались. Чумная, прокажённая или проклятая? Её даже ослабленную и пленённую боялись. Тереза и Патрис всё же пришли на казнь, строго запретив остальным показывать нос из монастыря. Опоенная сонной настойкой, поданной под видом «мятного чая», Клаудия осталась под присмотром Хелены, Астрид и Марии.
Когда языки огня взметнулись вверх на просмоленных дровах, в глазах Терезы стала очевидной некоторая доля уважения к своему врагу от инквизитора. Хельга горела быстро. Не настолько, чтобы её лицо не исказила агония горящего тела. Тереза смотрела на горящую Верховную без эмоций. В душе постепенно просыпалось то, что старшая сестра в ней давила долгие столетия и от криков ведьмы она пела. С нарастающим треском пламени, она чувствовала странное очищение, словно страшная казнь действительно была на благо. Невольно на губах проступила улыбка, которую она в ужасе попыталась скрыть. Однако стоило бросить взгляд на Патрис, как стало ясно, что ощущение свободы передалось всем сёстрам.
В келье исступленно, словно одержимая, смеялась Мария. Рядом с ней безумно улыбалась со слезами на глазах Хелена, а вышедшая на улицу Астрид рыдала от счастья. Цепи, наброшенные на них давным-давно, вдруг натянулись и лопнули. Даже собственные тела они ощущали иначе. Свобода. В ту ночь огонь освободил ведьмин ковен.