В тот момент, когда она зашла в лобби отеля в солнечных очках и бледно-розовом кашемировом платье, мое возбуждение достигло предела. Читатель мог бы предположить, что после этого последовал первый секс, похожий на гимнастику, от которой глаза на лоб полезут. Но на самом деле это был акт медленного гиперосознанного чувственного осторожного соития. Еще читатель мог бы ожидать описания долгого разговора об истории оборотней, ведь искушение обсудить все самое главное было так велико. Но нет. Мы отложили на время этот разговор. Ведь говорить о том, кто мы такие, значило бы в перспективе (и не очень далекой перспективе) говорить о смерти. А сейчас у нас был единственный шанс просто быть вместе, забыв обо всем остальном. Нам хотелось насладиться им сполна.
Wulf все время был с нами. Wulf знал, что происходит. Wulf будоражил кровь, рвался наружу, вскипал в венах, желая вылезти из кожи. Wulf расправлял лапы, поднимал голову, выпускал свой огромной язык и закручивал нас в своей зверской пляске, окутывал резким густым запахом будто из переполненного зоопарка. Мы знали, в чем наша истинная природа, мы оба чувствовали абсолютную уверенность, что здесь и сейчас, в человеческом обличье, секс — всего лишь несовершенная репетиция, глупая болтовня проповедника, распятие в ожидании воскресения.
Христа. Wulf знал, как прекрасно это будет, и, даже будучи пока сокрытым, уже давал нам это понять. Так что мы знали. Знали еще с первого взгляда в аэропорту. Знали всегда.
Шесть человеческих жертв, я посчитал. Достаточно, чтобы иметь резкий запах вервольфа, сожравшего живых людей, но недостаточно, чтобы совсем затмить тонкий аромат ее вагины. Она расскажет мне сама, когда будет готова. А пока мы не снимали покров тайны с этой части нашей жизни. Мои собственные мертвые затихали, когда я был с ней, и только вечно бодрствующий призрак Арабеллы не отступал.
Так?
О да, да, именно так. Не останавливайся.
Мы приладились друг к другу. Хотя нас было четверо, двое людей и двое вервольфов, мы понимали друг друга без слов. Мы начали с долгих поцелуев. Темные глаза и темные волосы сочетались в чувственном контрасте со светлой кожей, это требовало особого подхода. Она вся (вернее, все мое к ней вожделение) требовала особого подхода, повторения, возвращения. Родинка над губой была лишь одной из дюжины разбросанных по всему телу. Мое новое любимое созвездие. Между нами не было игры, не было порнографии, просто мы обратились в религию друг друга, в полное эротическое равенство, которое нивелирует разницу между священным и мирским и сбивает с ног мораль. Родительская любовь и обожание видны были в том, как ловко и уверенно она двигала бедрами, как светилось в глазах богатство живого ума и лениво полученное образование. Она знала цену своим достоинствам. Вначале волк чуть не уничтожил ее, но потом он сделал ее сильнее, заставил почувствовать тошнотворное отвращение к моральным предписаниям и ограничениям. Ты либо принимаешь волка и растешь, либо отвергаешь его и умираешь.
В детстве у нее были горы плюшевых игрушек и розовая комната, мечта стать балериной и одержимость пони. Потом это развилось и мутировало: книги, надменность, попытка найти баланс между элегантностью и пошлостью, жажда денег, работа, бизнес и связанная с ним ежедневная смена стратегий по выживанию, так что розовые мечты новичка о трудовой этике и шестичасовом рабочем дне уже казались смешными. Все это по-прежнему было в ней, затаилось в тени монстра. Самым трудным было найти такое психическое состояние, чтобы помирить два эти мира — тот, в котором она жила раньше, и тот, которому принадлежала теперь.
Секс (может, логичнее было бы использовать это непривычное выражение «занятия любовью»?) увеличивал нашу телепатическую связь: вот я смотрю ей в глаза и вижу ее девочкой восьми лет, сидящей на веранде; по ее лицу прыгают тени от листьев, она рыдает от какой-то огромной жгучей несправедливости. А вот она читает в моих глазах меня — ОБОРОТНЯ — в залитой светом библиотеке. Вот хмурое небо над темным полем с одиноким амбаром. Вот магазин с дорогими автомобилями, повсюду сверкают отполированные стекла. Вот Харли жжет вечером костер и говорит: «Это просто сраный нонсенс». Вот ее ножка торчит из блестящей ванной пены, ноготки на пальчиках похожи на маленькую семью рубинов…