Поглядывая на часы, Фридди вела машину гораздо быстрее, чем прежде. Старики, слонявшиеся по проезжей части лагерных улиц, уже не отходили, а разбегались с нашего пути. О ее намерениях нетрудно было догадаться: она торопилась доставить меня к себе. Но мои-то мысли занимало совсем другое.
– Фридди, – спросил я, – какой календарный у Али Мансура?
– У подопечных нет календарного, – ответила она, – у них просто возраст. Ему семьдесят пять или семьдесят шесть, не помню точно.
Я задумался. Когда в Россию пришла генная профилактика, ее, как и в западных странах, делали всем, независимо от возраста. Конечно, пожилые не могли рассчитывать на такое продление жизни, как молодые. Но даже больные старики, обреченные на смерть в ближайшие годы, если не месяцы, жили после профилактики еще пять, десять, а то и двадцать лет.
– Фридди, – сказал я, – Али долго не протянет. Эти признаки болезни я помню по собственному деду.
– Ну и что?
– Фридди, если уж старик пользуется такой любовью администрации, почему бы не сделать ему генную профилактику? Он прожил бы еще лет пять-десять, написал новую книжку стихов, а мировой порядок от этого не рухнул бы.
– Что-о? – изумилась Фридди. – Подопечному сделать генную профилактику?! До такого не додумались даже ваши русские врачи, которые готовы рыдать над этими мумиями в лагерных больницах. Да вы с ума сошли! Как можно нарушать закон? Стоит сделать исключение для одного, самого прекрасного, как тут же объявится другой прекрасный, потом еще и еще. Только приоткроете щелочку, сквозь нее прорвется всемирный потоп! Или вы соскучились по террору? Нет уж, новый порядок, хорош он или плох, – все-таки порядок. И устоять он может на одном принципе: никаких исключений!
Лагерные улицы кончились, мы опять въехали в административный квартал. Фридди остановила джип:
– Здание штаба – вон там, через площадь. Видите флаг? А это – дом, где я живу. Так зайдем ко мне?
– Но у меня осталось совсем мало времени, меньше часа.
– Пошли! – скомандовала она.
Дом, где обитала Фридди вместе с другими офицерами, был внутри похож на гостиницу средней руки, в подобной я сам жил в Петрограде: в коридорах с рядами нумерованных комнат полыхали на стенах голограммы солнечных морских видов и горных пейзажей, в холлах и на площадках клубилась листва неизбежных садов – пальмы, цветущие кусты.
Мы уже поднялись на лифте на ее этаж, когда я вдруг вспомнил о том, что беспокоило меня. Возможно, то была мелочь, но она раздражала своей непонятностью. Она казалась одной из тех самых мелочей, которые, по словам Фридди, угрожали порядку. Если не мировому, то в моей собственной голове. Мне надо было кое-что проверить, одному, без чужих глаз, и притом как можно скорее, до встречи с Беннетом.
К счастью, в этот момент я увидел дверь с нарисованным человечком.
– Извини, – сказал я, – мне срочно нужно сюда.
Фридди засмеялась:
– У меня в номере тоже есть туалет, подожди минуту.
– Не вытерплю! – простонал я.
Фридди, хмыкнув, отстала.
Я нырнул в туалет, закрылся в кабинке. Надо было спешить, и поэтому, справляя свое дело, я одновременно достал свободной рукой "карманник" и подключился к интернету. Быстрей, быстрей! Так, ООН: структура – протектораты – лагеря. Вот, "Сиснерос": построен в 2076-2078 годах, организатор и первый комендант – Фелипе Сиснерос, бывший министр внутренних дел Уругвая. Ладно, сейчас не до истории!… Вот данные по лагерю на сегодняшний день, на ноль часов нью-йоркского времени: всего подопечных – четыре миллиона восемьсот семьдесят тысяч… Нет, мне нужны сведения за прошлый месяц! Вот они: количество поступивших подопечных… Поступивших? Ну да, их забирают в лагерь по достижении шестидесяти лет, а хронических больных – и того раньше. Но сейчас меня интересует не поступление, а убыль. Вот, нашел, нашел!
Я впился в цифры на экранчике "карманника". Так, общее число умерших за прошлый месяц – 29 353. Причины смерти, причины… Сердечно-сосудистые заболевания – большинство, понятно. Онкологические заболевания – ну, конечно, здесь есть еще и онкология. Заболевания органов дыхания… Вот, наконец-то, самоубийства – 416. Всего четыреста шестнадцать? Ого!… Дальше идут несчастные случаи – 97. Даже если все эти случаи – не что иное, как нерасследованные самоубийства (какой-нибудь подопечный, собравшийся на тот свет, не стал вешаться, а залез на крышу и слетел оттуда, не оставив записки), даже если это так, все равно сумма получается впятеро меньше той цифры, которую Беннет назвал на аэродроме!
Я выключил и убрал "карманник", задернул молнию на брюках и вышел из туалета в коридор, где меня с самым решительным видом дожидалась Фридди.
– Ну пойдем! – низким голосом сказала она.
Мы вошли в ее номер. До момента, когда я должен был предстать перед Беннетом, оставалось минут сорок пять, причем десять – пятнадцать из них мне предстояло затратить на дорогу до штаба. Значит, мы располагали не более, чем получасом, из которого Фридди явно не собиралась потерять ни секунды.
Фридди отстегнула кобуру с пистолетом и отбросила в сторону.
– Пойдем под душ вместе, – сказала она. – Так будет быстрее. И лучше.
– Понимаешь, Фридди…
Она протянула свою лапищу и решительно взялась за мой пояс.
– Фридди, милая…
– Дурачо-ок, – проворковала она прерывающимся голосом и с силой потащила меня к себе, – ах ты, дурачок!
Фридди обхватила меня и вдавила в свое огромное, горячее тело. Я ощутил себя муравьишкой, утопающим в расплавленной смоле. Ее бездонный рот жарко раскрылся и, точно сильнейший насос, больно втянул мои губы. Хуже всего было то, что при этом верхняя губа Фридди, выворачиваясь, залепила мне и ноздри, я задыхался. А ее рука уже уверенно скользнула вниз от моего пояса. Фридди явно собиралась меня изнасиловать, и после нескольких энергичных манипуляций ее сильных пальцев я почувствовал, что замысел ее имеет все шансы увенчаться успехом. Кажется, она уже решила пренебречь душем и нацелилась просто закинуть меня на кровать.
В этот самый миг в моей форменной рубашке, почти раздавленный могучим бюстом Фридди, вдруг запищал "карманник", и голос Беннета резко произнес:
– Мистер Фомин! Судя по сигналу, вы уже где-то поблизости от штаба. Я прошу вас поторопиться, вы мне срочно нужны.
Я вырвался из объятий Фридди, достал "карманник" и с трудом произнес онемевшими губами:
– Сейчас буду.
Фридди в ярости топнула тяжелой ногой:
– Плевать, пусть подождет!
– Как можно, милая? Мы – офицеры, служба прежде всего.
Она схватила меня за плечи:
– Ты убегаешь, потому что я некрасивая?
– Ну что ты! – Я осторожно снял ее руки со своих плеч (там должны были остаться синяки), потянулся к ее лунообразной голове, погладил соломенный ежик волос, погладил толстую щеку, заглянул в круглые водянистые глаза и, отступая, сказал проникновенно: – Ты очаровательна.
– Врешь, врешь! – закричала она. – Я все понимаю! Конечно, красота стоит денег. Но ничего: я откладываю свое жалованье и через год вернусь в Стокгольм с хорошим банковским счетом. Перестрою лицо в лучшей клинике пластической косметики, я уже выбрала себе образец, подтяну фигуру. Ты увидишь, какой я стану… Нет, я позвоню тебе еще раньше! Я прилечу к тебе в отпуск!
– Буду ждать, – проворковал я, отходя к двери. Я не сомневался, что она никогда не позвонит. Надо было только постараться в "Сиснеросе", в оставшееся время, не оказаться с ней опять наедине.
В дверях я спохватился:
– Прости, дорогая, один пустяковый вопрос по службе.
– Пропади она пропадом!!
– Ну, совсем пустяк, просто у меня сегодня что-то голова не соображает. Беннет говорил, что если в Совете Безопасности узнают, сколько самоубийств совершают подопечные, у вас и у него будут большие неприятности.
– Разумеется.
– Но как там могут этого не знать, ведь есть интернет?