Как там говорила Алиса? Рано считать потери? Лучше ей об этих словах не напоминать.
— Слушай, друг мой, тебя несёт куда-то, — с сомнением высказал Доктор. — Разумеется, не высовываться проще. Я тоже мог продолжать варить наркотики, придумывать новые поводы появления денег для матери и в ус не дуть. Просто тогда было и понятно. Спокойно. Но я ушёл. Наверное потому, что воочию увидел, что эта дрянь с людьми делает. Вернее — послушал. Из первых уст, так сказать... Так вот, к чему я. Так мыслит стадо. Цепляются за устои, боятся перемен. А они ведь нужны — эти перемены. Не мы, так через десяток лет ещё у кого нибудь бомбанет. Бесполезно сейчас размышлять о том, станут ли люди другими. Бесполезно пытаться остановить механизм, который уже запущен. Только взять на себя ответственность.
Доктор посмотрел на него. «От-вет-ствен-ность» — снова церковным колоколом ударило по ушам.
— Я могу сейчас просто убить Дениса, вернуться, успокоить до конца Ташу и постараться забыть. Возможно все на этом закончится. Касту не посадят — я в этом больше чем уверен. У нас всех сейчас есть выбор, Ворон, и начинается он сейчас. Продолжить молчать, испугавшись последствий или переть дальше вперёд
Электрокар припарковался у подъезда.
— Я подожду тут.
Пока Док отсутствовал, Ворон курил и не знал, что бы ему ещё сделать, чтобы хоть на секунду почувствовать собственные плечи. Не сдавленные грузом, уже скрипящие от подобной нагрузки, а обычные, человеческие. Как ему так спать, чтобы не снились руки, измазанные в крови, а потом вдруг, совершенно внезапно, — покрытые ожогами-шрамами из двух коротких слов.
— Будущему не нужны такие варианты, Док, — заметил он, когда друг вернулся. — Война не должна стать стилем жизни. Если мы так и будем переть друг на друга... разве останется выбор? Между войной и миром, разве он возможен? Мы или рабы, или враги. И даже не я поставил этот ультиматум. Да... — Ворон с трудом выдавил из себя это «да», в которое не верил. — Да, мы можем победить, но мы уже чужие. Чужие в собственном доме. Тебе не противно?
— У тебя есть дом? Завидую. — Доктор усмехнулся, вытаскивая из рюкзака чехол, — А когда это у нас был мир без войны? Когда мы жили спокойно, просто потому что можем и сделали такой выбор? Мы русские. Мы часть той блядской России, которая потерялась в веках и ничего с этим не сделать. У нас испокон веков закон — либо ты, либо тебя.
Убедился, что все инструменты здесь, в как всегда идеальном состоянии и убрал приблуду обратно.
— Нам нужна война. Вернее не нам, а всем. И все это даже понимают, но просто боятся. Как ты боишься за Касту — я зуб даю, что она либо обкололась, либо почти, — так и другие боятся за близких. Война — это смерть. А мы уже на ней, с самого детства...
Ему внезапно вспомнился мальчик с заднего двора школы и Док снова усмехнулся.
— Во сколько ты убил первый раз, Ворон? Я в девять. Думал тогда, что Смерть на этом от меня отколупается, но ничего подобного. Раз столкнувшись с костлявой будешь видеть её всю жизнь. Другого пути нет. Я знаю, что это пугает, но когда жизнь была милостива? Люди — отвратительные создания. Они вечность грызли, грызут и будут грызть друг другу глотки. Не важна причина. А если взять нашу — так не мы первые, не мы последние. Исправим сейчас, через лет сто или того меньше опять придут пидорасы и опять два парня будут ехать по ночному городу и рассуждать о смысле бытия... Всё циклично.
Ворон затухал под напором Дока. Тот был прав, но так и не понял. Наверное, и Ворон до конца не понимал. Единственный дом, который у него был — тёплые объятия Алисы. А хотелось бы... хотелось бы, чтобы родное государство тоже было родным. К такому не привести через войну. Но как иначе — он не знал. Похоронил идею под аргументами Доктора, выкинул вместе с окурком в окно электрокара.
— Я первый раз убил в шестнадцать. Заканчивали обучение с отцом. — На всякий случай Ворон добавил сухо и так очевидное, — И давай не про Алису. — И подытожил, — Но если так... если всё циклично, и ничто не имеет смысла... остаётся надеяться, что смерть — тоже будущее.
— Смерть — не конец, друг мой. Это этап.
Доктор вздохнул. Знал заранее реакцию, но не удержался.
— Смерть вообще штука странная. Мы закончимся здесь, а мир останется. Такой же. Никто даже почти не заметит. А я не хочу, — внезапно решился сказать он, — что бы про меня забыли. Про других. Если я сдохну — то сделаю это настолько феерично, что кровь будет у людей стыть в жилах ещё десятилетиями. В Лету кануть не хочется.