Мир слетел с катушек. Люди почувствовали запах свободы, повисший в воздухе, ощутили забытую и забитую государственными сапогами собственную гордость, и теперь пробовали это блюдо — рождение революции — на вкус.
С какой-нибудь лавочки постоянно доносилось приглушённое: «Единое государство — это мы...»; машины сигналили, проезжая мимо злополучного здания суда — того самого, где рассматривали дело Алисы; полицейских встречали настороженными взглядами, женщины на площадках прижимали к себе детей, а взрослые мужчины заступались за пойманных малолетних преступников. Даже бабушки у подъездов — совсем старые, морщинистые, и те говорили: «Наркоманы, преступники... а как же ж ещё им быть? Я бы, и сама украла хлеб, если бы ноги держали...»
В интернете вспыхивали бурные обсуждения каждого нового случая государственного беспредела. Люди жаловались на задержки зарплат, на непосильные обязательные взятки, на невозможность выбраться из-за черты бедности. Люди просили о помощи людей, и вспоминали, наконец, что они не одни. Люди сбивались в стаи, стаи — в компании, а компании находили лазейки, выходы из сложившихся ситуаций. Единое Государство ожило.
Все знали, что начал это харизматичный парень у здания суда, но не знали, куда тот теперь делся, а потому всё ещё боялись действовать активнее.
В эпицентре вот этого волнения Ворон себя и обнаружил. Шёл по улицам, привычно следил за обстановкой, подмечал изменения в лицах, манерах людей, в темах их разговоров, будто оставаясь в единственном тихом островке зарождающегося урагана. Мог бы подойти, ответить на вопросы, рассказать о планах, но чувствовал — это не его роль. Это должен был быть Актёр...
Актёр должен был быть.
— Я к Шишкину, — пояснил Ворон двум крепким молодцам с прошлым в силовых структурах, и те его пропустили.
В дорогом ресторане с приглушённым золотым светом не было обычных посетителей. В это неспокойное время ни у кого не осталось лишних денег. Расслоение стало катастрофическим — кто-то не мог позволить себе даже общественный транспорт, а кто-то менял машину каждый день.
— Вот ты и вылетел на свет.
Шишкин с нескрываемым интересом разглядывал севшего напротив Ворона маленькими глазками из глубины своего жирного лица, и улыбался, предвкушая непонятно что. Вокруг него расположилось ещё трое странных типов за столиками, но с первого взгляда Ворону стало очевидно — телохранители.
— Хочешь сказать, что ты замутил вот это всё?
Голос Шишкина, в отличие от его внешности, был мягкий, с хрипотцой и мелодичными интонациями. Только во взгляде было что-то такое, от чего Ворон хотел вздрогнуть. Готовность идти по чужим трупам, что ли... ещё страшнее, чем во взглядах военных.
— Вроде того, — подтвердил он коротко, и его голос звучал куда беднее на фоне голоса Шишкина.
— Кого-то покрываешь? — фыркнул Шишкин, откидываясь на спинку и наливая водку в две больших рюмки. — Пей, — потребовал он, протягивая одну Ворону. — Ты бы один это не провернул.
Ворон не показал отвращения от протянутой ему рюмки, выпил залпом, даже не поморщился, хотя алкоголь был обжигающе-противный, а он сам пить крепкое особо не привык. Видел, как бухает отец, и не хотел продолжать эту традицию. Впрочем, и ожидать другого поведения от Шишкина было бы глупо — тот являлся русским мафиози до мозга костей, поддерживал алкоголь и насилие, и единственное, что ненавидел всем сердцем, так это педофилию. Ворон только сейчас до конца осознал, как подставился, но быстро успокоил себя, хотя бы на этот разговор, что вряд ли кто-то планирует его тут раздевать.
— Мне помогали. Но отвечаю всё равно я, так что это не важно.
— Зря ты не работаешь на меня, Ворон, — серьёзно заявил Шишкин. — А занимаешься какой-то откровенной хуйнёй. Пользы от тебя мне было бы куда больше.
Ворон покачал головой, не желая отказывать прямо. В чём-то соглашался, в чём-то не очень, но рот держал на замке. Водка, вероятно, должна была его разговорить, а на деле заставила только сильнее следить за тем, что мелет.
— И вот ты хочешь, чтобы я поддержал восстание...
— Не поддержали, — поправил Ворон. — Я хочу, чтобы вы помогли защитить мирных людей на митинге.