— Мы всегда можем подумать об этом. Не хочешь ли присесть и отдохнуть?
— Хорошо… Спасибо.
Полное смирение. Что и произвело на него свое действие; твердость его смягчилась, он стал уступчивее и спросил:
— Что тебе пришло в голову? Ты, значит, хотела приехать с ребенком сюда и жить здесь?
— Нет, не я. Боже сохрани, я так много и не воображала.
— Не мог же я один быть с нею?
— Я о себе не думала, совсем не думала в этом направлении. Нет.
— Здесь и место неподходящее, — сказал он, и в нем проснулось его старое недовольство этим местом. — Здесь вечная недостача мяса, мы живем форелями и консервами, а ребенок умер бы от плохого питания.
— Я не знаю, что надо делать, ты сам должен это сказать.
— Я сказал, что мы подумаем об этом, — ответил он, вставая. — Однако, здесь дует, для тебя становится холодно, вернемся в санаторию.
— Я не озябла, у меня такой толстый плащ.
— Вставай! Здесь горный ветер, ты этого не понимаешь. Она поднялась с места задолго до того, как он закончил говорить и по-прежнему была вся послушание. Они стали спускаться вниз. У оврага он протянул ей руку и помог ей перешагнуть через него; если бы действительно он хотел оказать ей помощь, он должен был бы протянуть ей обе руки и прижать ее к себе. Но и то, что он сделал, было больше, чем она ожидала, и у нее ноги подкосились. Когда она перешагнула через овраг, у нее ослабели колени, и она опустилась на землю.
— Да отдохни немного, — сказал он.
— Нет, это не то. Я просто в отчаянии. Вот ты гуляешь со мною и, так мил и добр… о, если бы я была такая, как раньше была, если бы приехала такою, какою я была прежде; но я так подурнела, так изменилась. И причинила тебе столько зла…
Он:
— Болтовня! Темнеет уже, пойдем вниз.
Ужин им подали в комнату. По-прежнему в 107 номере были гости и смех. Она спросила:
— Уехать мне завтра рано утром?
— И ты спрашиваешь об этом меня!
— Да, ты должен сказать.
— Нет, — коротко ответил он.
— Когда уходит утренний поезд?
— Ужасно рано, ты должна встать в четыре часа. Мне кажется, в этом никакого смысла нет.
— Конечно, нет… Спасибо!
Они поговорили еще немного, оба успокоились, и он дал ей понять, что даже неудобно ехать одной в поезде. Не то чтобы он предложил ее проводить домой, но выходило так, словно ничего невозможного в этом не было. Когда он пожелал ей спокойной ночи, лед, казалось, слегка растаял, он посмотрел на стену и сказал:
— Да, да… завтра мы увидимся.
Она схватила его руку и поблагодарила его, горячо поблагодарила за сегодняшний день; она дрожала, и когда он спросил, не знобит ли ее, ответила:
— Да.
— Это твоя прогулка на «Вышку». Ложись сейчас же, тебе надо уснуть.
Она сию же минуту начала расстегиваться и, пока он подошел к двери, сняла с себя плащ. Он немного удивился и остановился на минутку.
— Я делаю так, как ты сказал, — поспешила она объяснить ему; она озябла и зубы у нее стучали, а она все расстегивалась и расстегивалась…
Тут он совсем остановился. Его удивило, что она не пополнела, она была, как раньше; почему же она все время не снимала плаща?
— Правильно, разденься и ляг, тогда ты согреешься, — сказал он, чтобы чтонибудь сказать.
Она послушно стала раздеваться, возилась с одеждой, стаскивала ее и аккуратно складывала на стуле. Он спросил в величайшем изумлении:
— Но… почему же ты день целый не снимала плаща?
— Плаща? Мне холодно, — ответила она. — Это верно горный воздух, как ты сам сказал. Разве ты хотел бы, чтобы я сняла его?
— Нет, почему же, но…
— Нет, — сказала и она, покачав головою. — В общем я так изменилась, для меня теперь как раз подходит такой бабий плащ. Это все равно.
— Чем изменилась?
— О, боже, неужели ты не замечаешь? У меня стала противная кожа и плоская грудь, прямо висит у меня грудь. — Вдруг она взглянула на него большими глазами и спросила:
— А ты что думал?
— Я? Ничего.
— Ты глядишь на меня удивленными глазами. Скажи, что ты думал?
— Я не видел в тебе никакой перемены, — сказал он.
— А, понимаю! — вырвалось у нее. — Ты думал, что я принуждена к этому… да, что я должна кое-что скрывать под плащом.
— Но ведь это не так.
— Нет, нет и нет! Но ты думал это. И это, во всяком случае, было скверно с твоей стороны. Я, из-за которой ты ушел из дому…
— Ну, теперь ложись! — приказал он, откинул одеяло и уложил ее.
Но не успел он ее закутать, как она резким движением опять села в кровати:
— Нет, Леонард, я была влюблена, легкомысленна и глупа, и вино тогда пила, но с тех пор не делала этого. И я не была такая скверная, как ты думаешь.