Это было какой-то детской глупостью, безумием — брать в игру человека. Но у чужого получилось; мало того, с его присутствием игра оживилась. Даже те, у кого сил на узоры уже не было, теперь перекатывали пальцами стекляшки, крепко задумавшись. Энвель занес пальцы над разноцветной блестящей смесью на столе. Как будто над струнами. Струны он и вспомнил — не глухой потерянный напев лютни Ривардана, а ликующую капель, что звучала здесь же — когда-то на Весенних танцах.
Правду говорят, бисер — игра для стариков, игра воспоминаний. Но вот же прозвучала арфа, как над ухом, — и тут же взвились в воздух и стали складываться в узор разноцветные бисеринки, и выплыла из ниоткуда та самая башня, наполненная песнями и смехом.
А Фингар уже сжимал и разжимал ладонь, готовый продолжить; всего несколько бисерин, передвинутых с места на место, — и рядом с башней вырастает ясень, облитый луной… Фингар, который видел Тир Финшог только разрушенной, а дерево — засохшим… Друзья его радостно засмеялись, и струна будто зазвучала громче, черпая из памяти давно забытые мелодии.
Сопляк очнулся внезапно: ветер погас, башня исчезла — и вскочил, едва не опрокинув стул. Эльфы посмотрели с сожалением. Свои смотрели тоже, уже повытаскивав сабли, и Сопляк с упавшим сердцем подумал — ну все, жди неприятностей.
Дождался. От дядьки Ротгара влетело, конечно, но этим дело не кончилось. Через день снова приехал южанин, но один. И комендант, вечером вызывая Сопляка на разговор, шипел:
— Ты что там натворил, чтоб тебя мотало?
Южанин не выглядел рассерженным. Он увел Сопляка из казармы, к длинной поваленной сосне, куда ребята обычно ходили курить. Сейчас там никого не было — поздно, все, кто не на службе, уже по койкам…
Южанин вытащил дорогой портсигар, протянул.
— Возьми, солдат. Не век тебе Ротгаровой дрянью травиться…
— Спасибо, вашродие…
— Дядько Ротгар небось вас тоже за выпивкой гоняет?
— Никак нет, вашродие. Комендант Ротгар очень строгий и никогда не нарушает устав.
— Ладно лапшу на уши вешать, — отмахнулся южанин. — Я ж сам под ним служил когда-то, вон Ревгвенн брали… Хороший он мужик, так-то…
Сопляк молчал. Не его дело — начальство судить. Тут уж судьи всегда найдутся.
— Тебя как звать? По-настоящему?
— Шон, вашродие. Из Байлеглас.
И опять вырвалось это «г» впридышку, как он ни пытался от него избавиться.
— Из Зеленграда, — мягко поправил южанин.
— Извиняюсь. Из Зеленграда. Конечно.
— Из самых холмов, получается…
Сопляк не стал возражать.
— А я и сам с гор, — сказал Реваз и поднял лицо к луне. — Только наши вершины вашим холмикам не чета, не в обиду будь сказано. Если наших гор не видел — ничего, считай, не видел… — он на минуту замолчал. — И не уезжал бы никогда, да видишь, куда по службе занесло… Сидим вот теперь в этом вереске, эльфов сторожим…
Ну вот и дошло, подумал Сопляк, сжимая на коленях мокрые руки. До эльфов.
— Говорят, ты тут с пленными в игры играть вздумал.
— Это была ошибка. Это больше не повторится, вашродие.
— Эльфы попутали? — усмехнулся тот. — Что за игра?
Терять уже было нечего, так что Сопляк попытался объяснить:
— Это… это бисер, вашродие. Просто… узоры складывать. Детская игра-то, вроде чики. Только чика хуже, потому что на деньги. А это — так, время убить.
То ли от отчаяния осмелел, то ли бес потянул за язык:
— Вы же их все равно потом… на кудыкину гору.
Южанин загасил сигарету и повернулся; на лице его, высветленном луной, глаза были как черные провалы.
— Умный парень.
Сопляк промолчал.
— И добрый. Жалеешь их, да? Думаешь, эльфы — тоже люди…
Сопляк снова ничего не сказал. Кто ж виноват, что он так и думает. А язык завел его уже достаточно далеко.
— В этом и дело, — сказал Реваз, помолчав. — Для тебя они вот… тоже люди. А ты для них — не человек. То есть, — он засмеялся, — как раз человек. Чужой. Ладно бы, если враг…