Евгений Степанович почесал затылок и сказал ей, что он согласен с ней и его удивило, что они и одеты, и обуты по последней моде, и по поведению, и по разговору их не отличишь от городских, хотя они живут у черта на куличках, как выразился Старков.
— Так я же говорю, что это удивительно. Ты с ним долго сидел один на один, как он?
— Ничего, ничего…
— Бог ты мой, Женя, ну что ты заладил: ничего да ничего. Ничего и есть ничего.
— Он уж больно молчаливый; да, нет — и все…
— Ну, ты тоже не Райкин. Оба вы тут друг другу пять слов сказали и наговорились досыта. Устали, наверное, от разговоров.
— Почему же? Не очень все-таки устали, — засмеялся Окушко. — Он рассказывал о своей работе. Говорит, что там вначале-то, не дай бог, как трудно было, а теперь столько всего понастроили, что и не замечают свою отдаленность. Привыкли так, что и тайга им не в тягость.
— Вот и Ольга Владимировна тоже об этом рассказывала, но немного по-другому: надоело, говорит, и уговаривает мужа переехать куда-нибудь поближе к центру. Она ведь всю войну была на фронте. Связистка. А с Василием Игнатьевичем встретились случайно, чуть ли не в эшелоне, когда возвращались с Победой. Ни у него, ни у нее не было никого из близких. Родственницу она разыскала только через десять лет после окончания войны. А у него вообще никого нет. Живут душа в душу, все у них есть, и детей на всю жизнь обеспечили всем, а их четверо.
Окушко с улыбкой посмотрел на жену. Он знал ее дотошность и не сомневался, что она действительно многое узнала о жизни Старковых. Лизонька его умела располагать к себе людей, и не то, чтобы она выпытывала чего-то специально, а просто слушала, и ее неподдельная искренность и доброта всегда вызывали ответное чувство откровенности у ее собеседниц.
Она быстро переоделась в легкий домашний халат и ушла на кухню, а Евгений Степанович, сославшись, что у него заныла поясница, разделся и лег в кровать.
Минут через пятнадцать Елизавета Андреевна снова зашла к нему.
— У тебя действительно очень болит, или ты чем-то расстроен?
— Нет, не расстроен. Немного болит, беспокоит.
Она быстро прослушала пульс, затем измерила давление, прощупала спину и живот и сказала, что поставит горчичники и даст таблетки.
— Но ты, Женя, что-то все-таки скрываешь? Тебе они чем-то не понравились.
— Что ты, Лиза. Неплохие люди. — Помолчав, добавил, чтобы рассеять волнение у жены: — Он кого-то мне отдаленно напоминает. Даже сам не пойму кого. Сам он здесь впервые, на войне мы были на разных фронтах, и из своих мест он никуда за эти годы не выезжал. И Варя говорила, что у него вся радость — охота и рыбалка.
— Ну, это у меня тоже бывает. Пройдет! — Она махнула рукой. — Юрке они очень понравились.
— А он им?
— Что за разговор! — и Елизавета Андреевна сделала такой жест, который был убедительнее и красноречивее всяких слов. Но она все-таки не утерпела и рассказала, как Ольга Владимировна хвалила Юрия.
2
Через день, после работы, Евгений Степанович повез свата на своей черной «Волге» показать ему город. Ольга Владимировна отказалась от этой поездки. Они с Елизаветой Андреевной еще вчера договорились кое-куда сходить по делам, связанным со свадебными покупками и приготовлениями.
Почти два часа он возил Старкова по городу. В конце поездки они остановились у одного из городских парков, узкой лентой вытянувшегося более чем на километр вдоль высокого берега реки.
Выйдя из машины, они прошли к самому обрыву и, закурив, долго смотрели на оживленную реку, на заречную часть города.
— Видите, вон, — Окушко показал рукой и назвал завод.
— Я наслышан, конечно, об этом заводе чуть ли не с детства. Огромный завод.
— Да, немаленький, — улыбнулся Евгений Степанович. — Я там много лет проработал инженером, а затем потянуло в конструкторское… Там и тружусь.
Окушко знали в городе и как крупного конструктора, и как общественного деятеля.
— Это интересно. Там заплутаться, наверное, можно, — Старков показал на завод.
— Можно… Но вы же говорите, что в тайге ориентируетесь лучше, чем в городе?
— Так это привычка, Евгений Степанович, — ответил Старков.
Покурив, они молча пошли вдоль обрыва по узкой, но хорошо ухоженной дорожке. Окушко немного прихрамывал и при каждом выпрямлении откидывал назад свою крупную красивую голову.
— На войне, Евгений Степанович? — спросил Старков.
Окушко догадался, что тот спрашивает о его хромоте, и ответил не сразу, а пройдя несколько шагов, когда они повернули на широкую аллею, ведущую к выходу.