Улочка была почти пустынна и безлюдна. Но вскоре в конце ее показалась небольшая колонна людей, которая двигалась посредине улицы под охраной солдат с автоматами.
Впереди, метрах в ста, шагал худой и высокий старшина с двумя медалями на груди. Когда, он поравнялся с офицерами, Крутов встал, подозвал его к себе и спросил, что это за люди.
Старшина, подходя, одернул гимнастерку, расправил складки вокруг ремня, выпрямился, отдал по всем правилам честь офицерам и, подойдя ближе к Крутову, доложил:
— Это не люди, товарищ подполковник, это власовцы.
Он смотрел на Крутова и чуть заметно улыбнулся, и простое крестьянское лицо его выражало довольство своим ответом.
Подполковник нахмурил густые брови и снова спросил:
— Откуда же вы их ведете?
— По лесам да по болотам насобирали. Некоторые отсиживались, выжидали, другие двигались поближе к «своим», а некоторые даже и постреливали ночами по нашим машинам на дорогах.
Старшина, глядя на Крутова, на его Золотую Звезду, всем своим видом выражал почтительность к боевому офицеру. Он попросил разрешения закурить и, получив согласие, полез было в карман за кисетом, но Крутов вынул блестящий массивный портсигар, щелкнул крышкой, протянул его начальнику конвоя и снова спросил, куда ведут пленных и не разбегутся ли они в лесу.
— Насчет этого не сомневайтесь, товарищ подполковник, пусть только попробуют. Правда, позапрошлой ночью они сами задушили трех своих человек, да так ловко, что те и не пикнули. Вот ведь что! Колонну подняли, а те, как лежали, так и остались лежать. Мы подумали сперва, не заболели ли. Хвать, оно не то, брат. Мастера, что ни говори. — Старшина даже причмокнул, и чувствовалось, что он охотно рассказывал об этом случае, стараясь произвести впечатление и придать значимость своей, службе. — Мы их сегодня засветло приведем на сборный пункт.
— Откуда сами-то?
— Из какой части, что ли?
— Родом откуда?
— А-а… Колхозник я, с Иргиза. Ну, это, значит, саратовский, — охотно ответил старшина и, улыбнувшись, спросил: — Сами-то не из наших мест, товарищ подполковник?
— Туляк. Но в ваших местах бывал, и даже на Иргизе.
Старшина, откозыряв офицерам, пошел вдоль улицы. Колонна пленных приближалась. Был слышен глухой топот ног, подкашливание, а когда совсем приблизилась, офицеры почувствовали густой и резкий запах человеческого пота, пыли и какой-то прели.
Подавшись вперед, держа меж вытянутых пальцев папироску и не отнимая ее ото рта, Крутов сосредоточенно и брезгливо смотрел на эту обреченно-жалкую толпу предателей. Он уже не раз замечал у себя одно постоянное чувство: глядя на поле битвы, усеянное трупами врагов, или на раненых пленных немцев, на их физические страдания, он никогда не испытывал даже признака мстительного наслаждения, хотя сердце и разум его все эти годы до краев были переполнены неостывающей ненавистью к ним. В бою сердце его не знало пощады к врагу, и все нее он испытывал иногда чувство человеческой жалости, когда перед ним стоял унижающийся, безоружный враг. Он хорошо представлял себе, что многие немцы были глубоко обмануты, так как ложь и обман в их стране были возведены в принцип государственности. Этим были насквозь пропитаны весь их общественный строй, вся политика, этому были подчинены искусство, литература, воспитание, одним словом — вся их жизнь.
Все это Крутов знал давно, еще с предвоенных лет. Знал, как говорится, из азбуки классовой борьбы. Но он знал теперь и другое: будучи обманутыми, может быть, сознавая в глубине души, что обмануты, немцы все же поддались льстивым убеждениям — причислять себя к «избранной нации», а первые военные успехи укрепили их националистическое высокомерие, вскружили головы, притупив человеческие сомнения, и над ними окончательно взял верх угар небывало жестокого эгоизма.
Теперь они в полную меру расплачивались за все свои преступления, и никто не был виноват в этом, кроме их самих. Здесь Крутову все было ясно.
Но почему вот эти люди оказались в одежде врага? Что их толкнуло на тяжкий путь предательства? Этого он не мог и не хотел понимать. Конечно, он знал, что классовые враги так и остались врагами, всякие там кулаки, бывшие частники, нэпманы, недобитые белогвардейцы, уголовники, одним словом, весь человеческий мусор, отсеянный на решете огромных социальных потрясений. Но среди этой категории встречались люди и из социально близкой ему среды. Что же их толкнуло на путь вечного и тяжкого позора?