Шура неожиданно и весело засмеялась: до нее только дошел истинный смысл хозяйкиного любопытства.
— Это мой родной брат, — последнее слово она произнесла почти нараспев. — Он Вадим Федорович, а я — Александра Федоровна.
— Смотри-ка. А я-то, старая дура, бог знает чего подумала. Время-то какое — всего ведь нагляделась. — Она поджала губы и, удивленная, качала головой. Потом пододвинулась ближе к Шуре и уже с теплотой во взгляде смотрела на нее. — А у самой-то муж есть или еще нет?
— И есть и нет, — не сразу ответила Шура. — В первые дни войны пропал без вести, а может быть, и погиб. Скорее всего погиб, а верить не хочется. Сын у меня есть, четвертый годик ему.
— Где же он теперь?
— В Туле. У родителей моих. Там теперь целый детский сад: мой да дети моих братьев. Отец на заводе работает.
— А сейчас-то вы откуда?
Шура рассказала, что Вадим был ранен и она ездила за ним в госпиталь.
— Я сама на фронт пошла и добилась, чтобы меня направили к брату, и вот два года уже на фронте, в одной части. Командир дивизии разрешил мне съездить за ним.
— Да ты бы лучше съездила домой на несколько деньков.
— А я и ездила. Пять дней не разлучалась с сыном. Ни на минуточку. — Шура достала из грудного кармана фотографии и стала показывать их хозяйке, подробно рассказывая о сыне, о доме, о родителях.
А в это время машина Крутова мчалась по шоссе вслед за колонной. Сидевший на заднем сиденье лейтенант спросил:
— Что-нибудь случилось, товарищ подполковник?
— Пока нет. Один власовец из давешних не дает мне покоя, напомнил мне одного человека.
— Просто показалось вам. Видели-то вы их мельком, что можно разглядеть?
— Да, мельком, а вот зацепился за живое и не отпускает.
Крутов, рослый, худой, жилистый, сидел вполуоборот к лейтенанту, и тому хорошо было видно его удлиненное лицо с впалыми щеками и нахмуренными густыми бровями. Остриженные под машинку волосы придавали ему еще большую суровость.
На самом деле характер у Крутова был открытый и добрый. Когда он смеялся или слушал что-нибудь веселое, то лицо его мгновенно преображалось, становилось привлекательным, искренним. Сейчас он был расстроен.
Лейтенант нерешительно произнес:
— Стоит ли из-за какого-то власовца волноваться. У вас и так столько забот.
Крутов в знак согласия покачал головой.
— Мне тоже не хочется, чтобы это сходство подтвердилось. Но, признаться, я не раз думал: не мог ли тот человек, которого я знал, оказаться там? Уже сама эта мысль меня все время страшила. Понимаешь? И я боялся, не хотел верить, отгонял ее, но она иногда все-таки лезла в голову.
— А может быть, вам и показалось-то, что это он, только потому, что вы думали об этом и внушили себе. Может быть, я не так говорю? — смутился лейтенант.
— Лучше было бы именно так… Они далеко не могли уйти, и я только взгляну на список и тут же назад. Только на список, чтобы освободиться навсегда от этого нехорошего настроения. Понимаешь, Окушко? Мне тоже от этого подозрения неловко.
Колонну они застали на привале, километрах в трех от города. Пленные сидели рядами у полого овражка, на пожелтевшей, почти дотла вытоптанной и выгоревшей на солнце траве. Все они держали в руках розданный мм хлеб и молча ели. Два пожилых власовца под наблюдением конвоира носили откуда-то воду в котелках, нанизанных на длинную палку, и раздавали их по рядам.
Начальник конвоя заметил «виллис», узнал давешнего подполковника и, одернув гимнастерку, быстро подпел ему навстречу.
— У вас есть список пленных? — спросил Крутов.
— Так точно, есть.
— Я хотел бы взглянуть на него. — Крутов вынул из грудного кармана свое удостоверение личности и протянул его старшине. — Посмотрите, пожалуйста, чтобы вас не беспокоило мое любопытство.
Старшина обтер руку о гимнастерку, взял удостоверение и не торопясь, внимательно от начала до конца прочитал его и возвратил Крутову.
— Все, значит, в порядке. Может, к подводе подойдете, товарищ подполковник? Там список и там удобнее, — предложил начальник конвоя.
Крутов молча просматривал написанный от руки список. Дойдя до конца и не обнаружив фамилии, которая его интересовала, он вздохнул, задумался и, прикрыв рот узкой ладонью, постукивал кончиками пальцев по впалой щеке. Потом закурил, облокотился на телегу и еще постоял молча, опустил взгляд книзу, будто разглядывал свои пыльные сапоги.
— Да. Хорошо. — Выпрямившись, посмотрел на начальника конвоя. — А может быть, все-таки мельком взглянуть на них? Для полного успокоения?
— Это можно. Вы какого-нибудь знакомого ищете? — поинтересовался тот.