Но Павел все же волновался, и Вера это видела.
— Ты, Паша, уже дрожишь, как все мужчины, перед высшим чином. Может быть, мне извиниться перед ним? — спросила она, глядя на мужа с ироническим укором. Уязвленный этим вопросом, а скорее всего тем, что она разгадала, что он действительно капельку взволнован, с обидой ответил ей:
— Не об этом речь…
— Ты сам пока не знаешь, о чем речь. Иди, Павлик, встречай и, пожалуйста, не трепещи перед ним.
Тот постоял в нерешительности, возможно, хотел что-то сказать ей на эти обидные слова, но только махнул рукой и вышел.
В отличие от мужа, Вера не только не испытывала неловкости и тем более жалости к Сунаеву, а, наоборот, ощущала в себе еще не испытанное колко-беспокоящее чувство внутреннего воинственного задора, и она была рада этой встрече, чтобы высказать все, что накопилось в душе за эти дни.
Она накрыла стол, поставила фрукты, конфеты и мысленно уже вела спор с Сунаевым.
Когда открылась дверь и она услышала их приглушенный разговор, то не вышла им навстречу, а встретила Сунаева уже в комнате.
— Вы уж ради бога извините, Вера Николаевна, за мое внезапное вторжение, — произнес Сунаев, здороваясь с ней за руку. В их невысокой и тесной квартире он выглядел еще более крупным. — Я буквально на десять минут.
— Что за счет. За десять минут я не сумею вас и чаем напоить. Мы вчера достаточно хорошо отдохнули и никуда сегодня не собираемся. Присаживайтесь, пожалуйста.
Все сели за стол: Павел рядом с Сунаевым, а она напротив. Сунаев пристально посмотрел на Веру Николаевну и тут же отвел взгляд. И по тому, как он это сделал, по его осунувшемуся лицу, она сразу поняла, что он глубоко переживает, волнуется и, видимо, встревожен предстоящим разговором. Это открытие подействовало на нее успокаивающе, и она почувствовала себя увереннее.
Воцарилась неловкая пауза, никто не хотел, наверное, начинать первым. Сунаев, попросив разрешения, закурил и снова поглядел на Веру Николаевну и виновато улыбнулся.
— Вот шел к вам и был уверен, что после моего звонка вы сразу подумали, что иду улаживать дело сына, замять эту неприятную историю.
— Ну что вы. И мысли такой не было, — перебил его Павел и, взглянув на жену, не сумел скрыть своего смущения. Сунаев заметил это и, не поворачивая к нему головы, прикрыл его руку, лежавшую на столе, своей крупной ладонью, тихонько постучал по ней кончиками пальцев, что должно было означать: помолчи!
Он затянулся папиросой и медленно выпускал дым, чуть-чуть прикрыв глаза тяжелыми веками и, кажется, медлил, чтобы собраться с мыслями.
— Что скрывать, разговор трудный, неприятный для меня, но неизбежный. Я пришел с единственной целью — извиниться перед вами, Вера Николаевна. Нет, не только за поведение сына, но и за собственное. Поверьте, пожалуйста, но я тогда ничего не знал о том происшествии.
Вера Николаевна грустно улыбнулась, пожала плечами и промолчала. Ее молчание смутило Сунаева еще больше, и он снова заговорил.
— Конечно, я догадывался, что что-то произошло. Догадывался, но что поделаешь, рассудок всегда противится восприятию горькой истины и ищет любую лазейку, любую надежду, чтобы обмануть совесть, защитить свое тщеславие и самолюбие. — Он сделал паузу, глубоко вздохнул и, кажется, совершенно искренне произнес: — Но во мне, наверно, что-то все же осталось от лучших времен. И вот я пришел…
Павел, растроганный этим признанием Сунаева, смотрел на него с нескрываемым сочувствием. Как всем истинно добрым и отзывчивым на чужое горе людям, ему уже хотелось сказать что-нибудь такое, что могло бы чуточку утешить Сунаева, но он промолчал.
А Вера Николаевна была по-прежнему убеждена, что это всего лишь вступление к главному разговору. Она судила об этом по каким-то своим внутренним меркам, не зная ни его жизни, ни его характера и, в сущности, впервые видя его так близко в этой странной жизненной ситуации. Она ждала, что сейчас непременно последует что-то другое, хотя ей не хотелось бы, чтобы он заговорил о какой-то просьбе, потому что это окончательно унизило бы его в ее глазах.
Он, склонив голову, будто внимательно рассматривал широкие кисти своих рук, скрещенно лежавших на столе. И снова возникла неловкая пауза, явно смущавшая всех.
Вера Николаевна видела, что перед ней сидел сейчас совсем другой Сунаев: заметно постаревший, утративший свое прежнее величие, свой привычный апломб. Недавняя ее воинственность по отношению к нему неожиданно стала затухать, но не от чувства жалости и всепрощения, а от понимания, что все это происходит в ее доме, что перед ними человек, годящийся им в отцы, с именем которого они связывали некоторые жизненные надежды.