В гулкой горнице, прислонясь к косяку, я мысленно представлял, что где находилось раньше.
Вот здесь, в углу, придвинутая одной спинкой к печи, стоила отцовская кровать. На ней он и умер метельной февральской ночью. В этом углу — еще одна кровать. Вдоль спали мы, приезжая навестить стариков. Она всегда была прибрана синим тисненым покрывалом, с четырьмя взбитыми, в ярких цветастых наволочках подушками. В простенках между окон — стол под клеенкой, рядом старый, обитый полосками жеста сундук с добром. И цветы. В горшках, деревянных ящичках, кастрюлях цветы по подоконникам, на полу, на табуретках.
Голые стены теперь окружали меня. Ничего не было на них. Сохранились кое — где следы, оставленные рамками семейных фотографий.
Долго я пробыл в избе. А когда вышел на улицу, в лицо ударило солнце, зелень травы, запахи, принесенные ветром из-за речки. Закрыл двери, сел на крыльцо. Вот и вернулся, на время, правда, на родину, в родительский дом, и котором жил и который давно оставил. Теперь нужно принимать все как есть, без разных там: «А вот если бы…», «А вот как бы…» От воспоминаний никуда не денешься, но я им буду только рад. Спустя годы даже самые черные дни кажутся не такими уж горькими…
А уже наступал вечер. Пора было подумать о ночлеге, и я пошел к сараю посмотреть, сохранилось ли на чердаке сено. В ограде высоко и густо поднялась луговая трапа, а когда-то тут росла — цвела ромашка да мелкая гусиная травка. В ограде бродили куры, и мать ругалась на них, выгоняя на берег, — они мешали ей кормить цыплят. Я остановился возле колодца, мимо которого невозможно было пройти, возле колодца, что когда-то сам копал, ставил сруб и столько вычерпал из него воды и для себя, и для скота, и для поливки огорода. Рядом с колодцем рос тополь, посаженный младшим братом в год, когда он уходил в армию. Тополь они сажали с отцом, и отец, ровняя землю лопатой, говорил: «Вот уйдешь, он примется, а мы с матерью будем вспоминать тебя».
Отца давно нет в живых, повзрослевший брат работает в далеком шумном городе, а тополь, как намять о нас всех, стоит в ограде над колодезным срубом. Цепь вместе с ведром кто-то снял с ворота, и от этого было еще больнее, но крышка лежала на своем месте. Я сдвинул ее и заглянул вовнутрь. Сруб кругом замшел, тронулся грибом, и оттуда, из глубины, где слабо мерцало, уже не подымался, как прежде, холодный, чистый дух родниковой воды.
Постояв, пошел ко двору, стараясь вспомнить, какой масти корову держали мы в последний год. Убрал кол, подпиравший двери. Двор глухой. Охватывая с трех сторон сарай, он составлял с ним одно целое. В левом крыле зиму обычно стояла корова с телком, в правом — овцы. В сарае в одной половине жили куры, в другой хранились веники для бани, кое — какой инструмент, висела старая одежда, которую уже и носить нельзя, и выбросить жалко. Управясь, я любил посидеть во дворе, послушать живые звуки. Садился под стену саран, закуривал. Чувствуя присутствие человека, хрюкала, ворочалась на соломе, укладываясь поудобнее, свинья, сонно переговаривались куры на насесте, мелко хрупали сеном овцы, а глаза их фиолетово светились. В большом пригоне, пережевывая жвачку, протяжно и шумно дышала корова.
Теперь все было пусто и заброшено. Воротца загородок настежь, никаких следов живого, только на матице заметил ласточкино гнездо. Значит, птицы прилетали и жили здесь. Я так обрадовался этому. Никуда не заглядывая, но внутренней лестнице поднялся на чердак. Сено нашлось. Стал ворошить его, из-под тесин выпорхнули два воробья и вылетели в разбитое окошко. Сбрасывая сено, я вспомнил, как спал на чердаке каждое лето, хорошо было лежать в полудреме, слушать дождь, или ветер, или птиц в лугу за огородом. Рано утром мать приходила доить корову, и меня будил голос ее, звон подойника.
Опустившись, набил наволочку и матрасовку сеном и. устроил постель. Сходил с чайником на речку зачерпнул воды. Набрал, наложил в почку дров. Когда они разгорелись, открыл дверцу и сел рядом.
Ужинал поздно. Луна светила в окна, я зажег свечу и при свете ее пил чай, вслушиваясь в тишину пустой избы. Закрыл дверцу, потушил свечу, лег, но заснуть не сумел. Оделся, вышел на крыльцо. Было светло и тихо. Я спустился к бане и долго сидел там, глядя на воду, мост, избы за речкой. Ходил по деревне во все края, останавливаясь и прислушиваясь. Сходил к березнякам. Отдыхал, сидя на изгороди.
В одном из переулков взобрался на крышу сарая. Луна стояла высоко, ровно освещая землю, деревня хорошо была видна. Из сорока изб ее в четырех жили люди, но ни в одной не светились окна. Иногда начинало казаться, что я здесь совсем один и на много верст окрест ни жилья, ни голоса, ни огонька. Скорее бы проходила ночь. Вернулся к своей избе и до рассвета просидел на крыльце…