«Ну вот, — подумал Малыш, оставшись в одиночестве. — Почему это не я скажу Снежине?»
— Как дети малые, — пробурчал он сам себе, открывая дверь в рубку. — Скажу, не скажу…
— Ты кому? — спросил Глеб Бауэр, вахтенный штурман.
— Себе.
— Что за депеша?
— Мастеру, — ответил Малыш строго.
— А почему не вовремя? — спросил Бауэр. Он сидел на диванчике в штурманском закутке и читал лоцию сектора. — Что-нибудь серьёзное?
Малыш молча прошёл в рубку. Загребин стоял у большого экрана, рассказывал какую-то байку практикантам; те хлопали глазами от восторга и по наивности верили каждому слову. Малыш не спеша подошёл к ним и встал лицом к мастеру. Рядом с Христо. Сделано это было с намерением: Христо невелик ростом, а Снежина значительно превосходила Малыша, и тот не любил стоять с нею рядом.
— Геннадий Сергеевич, — сказал Малыш. — Вам срочная с Земли.
Загребин погасил сигарету о пепельницу, прикреплённую к ободу большого экрана, прочёл телеграмму медленно и обстоятельно, даже чуть шевелил губами.
Малыш посмотрел на Снежину и обрадовался, что Павлыш не успел ей ничего сказать.
— Что там? — шепнул Христо, толкнув Малыша локтем. Загребин протянул вдоль пульта большую, мягкую, покрытую веснушками кисть, включил внутреннюю связь.
— Старшего помощника прошу подняться на мостик, — сказал он.
Потом обернулся к Малышу и спросил добрым — обманчиво добрым — голосом:
— Команда уже оповещена?
— Я сюда прямо из рубки, — ответил Малыш. — Разве не понимаю?
— Между приёмом и вашим появлением здесь прошло десять минут. Издалека шли?
Дверь отъехала в сторону. Старпом Баков возник на мостике. Скорость, с которой он преодолел расстояние от своей каюты до мостика, была фантастической, но при том Баков сохранял спокойствие и делал вид, что не спешит.
— Учись, — сказал капитан Малышу. — Алексей Иванович, прочтите, — продолжал он.
Малыш отступил на несколько шагов, натолкнулся спиной на Глеба Бауэра. Тот уже поднял с диванчика два метра своих костей и сухожилий. Малыш задрал голову и сказал тихо:
— На Титан не идём. Срочная с Земли-14.
— Шутишь, дуся, — сказал Глеб.
— Глебушка, — позвал капитан. — Брось ты эти вторичные источники информации. Разыщи сектор три-один-шесть-четыре-восемь-семь. Запомнишь? Или повторить?
Через сорок три минуты «Сегежа» начала торможение. К этому времени содержание телеграммы было знакомо всему экипажу.
3
Некоторые особо деликатные операции Эмилия Кареновна никому не доверяла, тем более роботам. К их числу относилось мытьё и вытирание голубого сервиза. Как-то, ещё в прошлом рейсе, она поручила достать его из шкафа Гришке, кухонному роботу. Тот одну чашку тут же разбил. Не хватало и ещё одной чашки: её уронил Зенонас Кудараускас — поставил мимо стола.
Иногда, если накатывало плохое настроение и надо было успокоиться, отвлечься, тётя Миля осторожно извлекала тонкие фарфоровые чашки из гнёзд в шкафу, обдавала их тёплой водой и насухо протирала чистым махровым полотенцем.
За полуоткрытой дверью трепетали голоса; приглушённый, доносился грохот из трюмов. Тётя Миля перетирала голубые чашки.
— В первом же порту расчёт, — говорила она, глядя в белую стену буфетной. — В первом же порту.
Крупная слеза сорвалась с её ресницы и гулко щёлкнула по тонкому фарфору. Тётя Миля подставила чашку под кран, смыла слезу.
В коридоре заверещали роботы, и Глеб Бауэр прикрикнул на них, чтобы не портили обшивку.
Снежина заглянула в буфетную, хотела напиться, увидела, что тётя Миля перетирает чашки, заподозрила неладное, взмахнула большими красивыми руками:
— Что-то случилось? Кто вас обидел, Эмилия Кареновна?
— Никто, — сказала тётя Миля. — Никто не обидел. Чего тебе, Снежка?
Снежина поправила волосы, самые пышные и самые чёрные волосы в Космическом флоте, и села на вертящийся табурет. Она была дотошна и обстоятельна. Она любила ясность.
— Я не верю. Рассказывайте.
Тётя Миля прижала чашку к груди. Поняла, что рассказывать придётся. Да и хотелось.
— Я их ждала, — начала она. — Как ждала! Вся команда свидетель. Торт сделала со словами «Добро пожаловать» по самой середине… В холодильнике стоит. Каравай был, ты сама видела. Соль на верхушке. Ты же знаешь, я перегрузок совершенно не выношу, а пока тормозили, из камбуза не вылезала фактически, даже Гришку моего отключила. Всё сама. Правда, Кирочка Ткаченко немного помогала, она это любит. Потом вышла к тамбуру, а как увидела — каравай Кирочке, а сама сюда. Плохо мне, просто не могу. Такое впечатление, словно в детстве снились, в кошмаре.