Нежные!Вы любовь на скрипки ложите.Любовь на литавры ложит грубый.А себя, как я, вывернуть не можете,чтобы были одни сплошные губы!
Приходи́те учиться —из гостиной батистовая,чинная чиновница ангельской лиги.
И которая губы спокойно перелистывает,как кухарка страницы поваренной книги.
Хотите —буду от мяса бешеный– и, как небо, меняя тона —хотите —буду безукоризненно нежный,не мужчина, а – облако в штанах!
Не верю, что есть цветочная Ницца!Мною опять славословятсямужчины, залежанные, как больница,и женщины, истрепанные, как пословица.
1
Вы думаете, это бредит малярия?
Это было,было в Одессе.«Приду в четыре», – сказала Мария.Восемь.Девять.Десять.
Вот и вечерв ночную жутьушел от окон,хмурый,декабрый.
В дряхлую спину хохочут и ржутканделябры.
Меня сейчас узнать не могли бы:жилистая громадинастонет,корчится,Что может хотеться этакой глыбе?А глыбе многое хочется!
Ведь для себя не важнои то, что бронзовый,и то, что сердце – холодной железкою.Ночью хочется звон свойспрятать в мягкое,в женское.
И вот,громадный,горблюсь в окне,плавлю лбом стекло окошечное.Будет любовь или нет?Какая —большая или крошечная?Откуда большая у тела такого:должно быть, маленький,смирный любёночек.Она шарахается автомобильных гудков.Любит звоночки коночек.
Еще и еще,уткнувшись дождюлицом в его лицо рябое,жду,обрызганный громом городского прибоя.
Полночь, с ножом мечась,догна́ла,зарезала, —вон его!
Упал двенадцатый час,как с плахи голова казненного.
В стеклах дождинки серыесвылись,гримасу громадили,как будто воют химерыСобора Парижской Богоматери.
Проклятая!Что же, и этого не хватит?Скоро криком издерется рот.Слышу:тихо,как больной с кровати,спрыгнул нерв.
И вот, —сначала прошелсяедва-едва,потом забегал,взволнованный,четкий.Теперь и он и новые двамечутся отчаянной чечеткой.
Рухнула штукатурка в нижнем этаже.
Нервы —большие,маленькие,многие! —скачут бешеные,и ужеу нервов подкашиваются ноги!
А ночь по комнате тинится и тинится, —из тины не вытянуться отяжелевшему глазу.
Двери вдруг заляскали,будто у гостиницыне попадает зуб на́ зуб.
Вошла ты,резкая, как «нате!»,муча перчатки замш,сказала:«Знаете —я выхожу замуж».
Что ж, выходи́те.Ничего.Покреплюсь.Видите – спокоен как!Как пульспокойника.Помните?Вы говорили:
«Джек Лондон,деньги,любовь,страсть», —а я одно видел:вы – Джиоконда,которую надо украсть!И украли.
Опять влюбленный выйду в игры,огнем озаряя бровей за́гиб.Что же!И в доме, который выгорел,иногда живут бездомные бродяги!Дра́зните?«Меньше, чем у нищего копеек,у вас изумрудов безумий».Помните!Погибла Помпея,когда раздразнили Везувий!
Эй!Господа!Любителисвятотатств,преступлений,боен, —а самое страшноевидели —лицо мое,когдаяабсолютно спокоен?
И чувствую —«я»для меня мало́.Кто-то из меня вырывается упрямо.
Allo!Кто говорит?Мама?Мама!Ваш сын прекрасно болен!Мама!У него пожар сердца.Скажите сестрам, Люде и Оле, —ему уже некуда деться.Каждое слово,даже шутка,которые изрыгает обгорающим ртом он,выбрасывается, как голая проституткаиз горящего публичного дома.Люди нюхают —запахло жареным!Нагнали каких-то.Блестящие!В касках!Нельзя сапожища!Скажите пожарным:на сердце горящее лезут в ласках.Я сам.Глаза наслезнённые бочками выкачу.Дайте о ребра опереться.Выскочу! Выскочу! Выскочу! Выскочу!Рухнули.Не выскочишь из сердца!
На лице обгорающемиз трещины губобугленный поцелуишко броситься вырос.
Мама!Петь не могу.У церковки сердца занимается клирос!
Обгорелые фигурки слов и чиселиз черепа,как дети из горящего здания.Так страхсхватиться за небовысилгорящие руки «Лузитании».