Отец, похоже, решил внести ясность:
— Тебе понравился Тасмис? — спросил он прямо, рассчитывая на такой же прямой ответ.
Ах, как нелегко было Асму-Никаль говорить об этом! Как много всего произошло за эти несколько дней с её восемнадцатого дня рождения! Ах, как она жалела, что всё сложилось именно так! Но она всё-таки произнесла:
— Отец, Тасмис очень-очень приятный человек. Он мне понравился. Правда. Но ведь я понимаю, о чём ты спрашиваешь, поэтому и отвечу прямо. Тасмис прекрасный жених. Другая на моём месте мечтала бы о таком, но… Я не могу. Давай подождём немного…
И снова Асму-Никаль не отважилась сказать отцу о своей любви к троянцу. Да и говорить об этом накануне побега, значит, поставить под вопрос саму возможность бежать. Ей нужно было время, чтобы решить эту задачу как-то по-другому. И выход, похоже, был только один — поговорить с самим Тасмисом. Он показался ей хорошим, умным, понимающим человеком. Она должна попытаться объясниться с ним. Нельзя, чтобы дело дошло до сватовства. Если это случится, будет уже слишком поздно.
Так она размышляла, доедая свой завтрак и стараясь не смотреть отцу в глаза. Наверное, он подумал, что это всего лишь девичье смущение, и не стал настаивать на продолжении разговора.
Потом она ушла к себе, оставив отца в раздумьях о странном поведении Асму-Никаль.
«Тасмис молод, умён, знатен, богат и, наконец, хорош собой. Что же её не устраивает? Так, наверное, считает отец!» — думала Асму-Никаль, в то время как Субира бесшумно вошла в комнату и, аккуратно складывая одежду в большой кедровый сундук, стала рассказывать, о чём болтают служанки в городе. Раз в неделю она ходила на базар за продуктами, и приносила своей госпоже вместе с фруктами и сладостями новости и слухи, из тех, о чём сплетничают служанки — кто из хозяев выдал дочь замуж, кто получил хорошее назначение, кто умер, кто разорился. Асму-Никаль в полуха слушала болтовню Субиры и рассеянно теребила пальцами серебряное веретёнце или перебирала украшения в ларчике. Субира пересказывала новости:
— А ещё говорят, что из храма Каттахци-Фури украли священную золотую чашу. Уж и не знаю, как руки-то у вора не отнялись! Такое кощунство. И кто вор-то! Царский гимнопевец Алаксанду.
Асму-Никаль словно обожгло. Она вздрогнула и выронила из рук пояс из морских ракушек. Субира бросилась его поднимать и задела потемневший от времени серебряный кувшин. Кувшин опрокинулся, вода в нём тяжело колыхнулась, и пролилась на ковёр.
— Алаксанду, придворный поэт, тот, которого пригласили из Таруиши для обучения царевичей, — продолжала Субира, промакивая тряпкой воду. — У него в доме её и нашли, чашу эту. Да смилостивятся над ним Боги! Не знаю, кто на него донёс, но только сегодня утром его уже схватили и бросили в дворцовую темницу. Теперь ему не миновать смерти. Лабарна, когда вернётся из похода, за такое ни за что не помилует!
Асму-Никаль, словно обессилев, присела на край кровати. Она не ждала ничего хорошего после того страшного, что произошло в храме Лельвани, чего же ещё можно было ждать от союза её бывшей подруги с колдуном!
Она отослала служанку из комнаты.
О, Боги, как же теперь спасти Алаксанду? Как она сможет вызволить его из темницы? Как ей туда подобраться? У кого ей теперь просить помощи, когда она лишилась подруги и обрела сразу двоих врагов. Отец? Нет. Он даже не знает о её знакомстве с придворным гимнопевцем! Истапари? Сейчас страшно даже заговаривать с ней об этом. Остаётся только один человек. С ним, по крайней мере, она может попытаться поговорить. Нельзя откладывать ни минуты. «И снова всё сходится на нём». Она быстро переоделась, и, солгав отцу, что идёт к Харапсили, вышла за ворота.
Сев в носилки, она приказала отнести её к дому Тасмиса, и уже вскоре стояла возле каменной ограды. Велев носильщикам ждать, она постучала кулаком по медным воротам. Одна из створок открылась, и за ней показался привратник огромного роста с аккуратной чёрной бородой. Он поклонился, и, впустив её во двор, почтительно спросил:
— Как прикажешь назвать тебя хозяину, госпожа?
— Асму-Никаль, дочь виночерпия Тахарваиля.
Слуга повёл её в дом.
Когда дверь открылась, она увидела Тасмиса, сидящего за накрытым к завтраку столом.
Взглянув на его лицо, Асму-Никаль немедленно заметила, что он явно не знает, радоваться неожиданному её визиту или тревожиться.
Тасмис поднялся, вышел из-за стола, и, шагая навстречу гостье, приветливо улыбнулся:
— Асму-Никаль? Не ожидал так скоро видеть тебя в своём доме.
Вот он и вернул ей укол при первой встрече. При других обстоятельствах она бы смутилась, но сейчас ей было не до этого. Тем более, что Тасмис поспешил добавить:
— Я так рад! Проходи, садись и не отказывайся от угощенья. Эй, Танниса, — позвал он служанку. — Принеси госпоже Асму-Никаль молока и медового печенья.
Молодая быстроглазая служанка показалась на мгновенье и тут же убежала выполнять приказание господина.
Тасмис усадил гостью за стол, и, сев напротив, внимательно посмотрел на девушку.
— Что же привело тебя ко мне, Асму-Никаль? — молодой человек догадывался, что её приход вряд ли простое желание встретиться с ним. И всё же в голосе чувствовалась едва уловимая надежда. — Не бойся, говори.
Безотчётно повинуясь чувству доверия, которое внушал ей собеседник, Асму-Никаль начала свой рассказ с самого начала. Она сделала это без опасенья быть непонятой или преданной. Тасмис слушал её очень внимательно, лишь изредка задавая вопросы. Асму-Никаль не пропускала ни одной подробности, и чем больше узнавал Тасмис, тем тяжелее становилось у него на душе. Теперь ему окончательно стало ясно, что у него есть счастливый соперник, и он должен его спасти. Дослушав, он опустил голову.
— Тасмис, я в отчаянии, — Асму-Никаль то ли уговаривала его, то ли извинялась. — Это всё из-за меня, из-за жезла. Ведь он ни в чём не виноват. Я уверена, им нужен именно Жезл.
Тасмис продолжал молчать.
— Ты можешь отказаться. Я знаю, что это почти невозможно. — Асму-Никаль поднялась из-за стола. Она понимала, как больно ему сейчас. — Но мне не к кому обратиться, кроме тебя.
Тасмис положил свою руку на руку Асму-Никаль, заставляя снова сесть, и ему передавлось её настроение. В беспомощной сломленности девушки, которую он знал другой, гордой и сильной, было что-то чужое, пугающее. Тасмис не мог этого вынести. В молчании прошло ещё немного времени и, наконец, он произнёс:
— Я помогу тебе. Пока не знаю как, но помогу. Прошу тебя, доверься мне. Но у нас очень мало времени. Самое большее через три дня его казнят. Мы не сможем доказать его невиновность, а значит… — Тасмис встал. — Значит, надо готовить побег. Для этого я должен начать действовать уже сейчас.
Тасмис подошёл к Асму-Никаль очень близко и спросил:
— Скажи мне, а ты… бежишь с ним?
О, как бы он хотел услышать «нет»! Но она ответила:
— Да. Я с ним. Пойми, Тасмис…
— Я всё понял… — офицер отошёл и добавил твёрдо. — Тогда будь готова. Я дам тебе знать.
Дома её ждала записка от Истапари. На деревянной дощечке знакомым чётким почерком было написано всего несколько слов, но Асму-Никаль знала, что предстоит непростой разговор с главной жрицей. С отчанием в сердце Асму-Никаль отправилась в храм. Она так устала за эти дни, что едва передвигалась. Забравшись в носилки, она откинулась на спинку сиденья, и из её глаз потекли слёзы. Они обжигали лицо, но на душе становилось легче. Асму-Никаль размазывала их по щекам, как в детстве, ведь сейчас её никто не видит. Истапари поверит ей, у неё нет оснований не верить. Алаксанду не мог сделать то, в чём его обвиняют.
Войдя в храмовый двор, Асму-Никаль подняла голову и посмотрела на окна, туда, где должна была сейчас находиться Истапари. Нельзя медлить, с момента ареста Алаксанду счёт идёт на часы. Асму-Никаль боялась, что они уже опоздали. Она решительно направилась к лестнице и поднялась в святилище.