— Вряд ли эту церковь удастся восстановить, — проговорил епископ, оглядев руины.
— Какое горе… какое горе… — причитал старенький настоятель. — Должно быть, Господь разгневался на нас за грехи прихожан… надо же, молния ударила в храм, и пожар уничтожил его до основания…
— Не следует гадать о помыслах Господних! — строго оборвал епископ старого аббата.
— Вы правы, ваше преосвященство, вы совершенно правы! Но что же теперь делать?
— Остается только разобрать руины. Для вас, падре, найдется другой приход.
— А что делать с церковной утварью? К счастью, сундук с ней не пострадал во время пожара.
— Мы раздадим ее по другим церквям. Есть ли там что-нибудь, заслуживающее особого внимания?
— Если вам угодно, ваше преосвященство, я покажу вам все.
Аббат провел епископа среди дымящихся камней, подвел его к железному сундуку и откинул крышку.
Епископ перебрал жалкую утварь сгоревшей церквушки.
Несколько помятых медных и бронзовых кубков, поцарапанная дароносица, оловянный подсвечник, чаша для причастия…
На самом дне сундука лежал тускло блестящий предмет.
Это была, судя по всему, рукоять для посоха.
Для епископского посоха…
Рукоять была сделана весьма искусно в виде двух свирепых зверей, сцепившихся в смертельной схватке. Чувствовалась работа подлинного мастера.
Но не только это…
Епископ почувствовал странное волнение.
Ему несколько раз в последние годы приходилось прикасаться к священным реликвиям, и каждый раз у него возникало такое же чувство — будто перед ним нечто большее, чем обычный предмет, нечто большее, чем простая человеческая жизнь.
Епископ осторожно дотронулся до рукояти и почувствовал исходящий от нее жар… и в то же время холод необыкновенной, нечеловеческой силы.
— А это здесь как оказалось? — проговорил он, с трудом справившись с перехватившим горло спазмом.
— Эта рукоять? Она была в нашей церкви давно, очень давно… мой предшественник говорил, что некогда она принадлежала некоему святому. Возможно, святому Эвлалию… ведь именно святой Эвлалий принял в наших местах мученическую смерть.
— Святой Эвлалий! — повторил епископ слова старого аббата. — Он был моим предком…
Он подумал, что давно пора обзавестись новой рукоятью для своего епископского посоха.
Утром я проснулась рано и задумалась, что же делать с одеждой. Потому что если дома я могла ходить в Васиных футболках, то на работу придется идти в тех же самых джинсах и курточке. Коллеги непременно заметят и удивятся, придется с ними объясняться, и девчонки вытянут из меня все про Артема. А я не люблю обсуждать свои личные дела в коллективе.
Так что я решила, что проще всего отпроситься с работы, написала начальнику, что буду с обеда, в крайнем случае скажу ему, что поезд опоздал.
План у меня был такой: выждать некоторое время, а потом, после десяти, наведаться в квартиру Артема, тихо забрать там свои вещички, опустить ключи в почтовый ящик и уйти по-английски, не прощаясь и не оставив записки.
После всего, что он сделал и наговорил, совершенно не хочется с ним общаться. А хоть он и любит поспать, все же после десяти дома его не бывает, в офис едет.
Итак, я спокойно пила кофе, не ожидая никаких неприятностей, и тут раздался звонок в дверь. Звонок был настойчивый и, как бы это сказать, очень хозяйский. Чувствовалось, что человек за дверью в своем праве и так просто я от него не избавлюсь.
Так что я обреченно поплелась открывать.
За дверью стояла здоровенная тетя выше меня на голову, густые рыжие волосы буйно вились вокруг красной физиономии. Глаза незнакомки метали молнии, ноги в разношенных кроссовках сорок второго, не меньше, размера нетерпеливо притопывали. На кого-то она была удивительно похожа…
— Ты кто? — спросила она зычным голосом, когда я осторожно высунула голову на площадку.
Раньше я бы смешалась и стала мямлить, но сейчас я вспомнила, что Вася сдал мне квартиру и даже письменное разрешение оставил, так что задала встречный вопрос:
— А ты кто?
— А, — сказала она, не услышав вопроса, — ты, наверное, новая жиличка? А Васька где?