— Нет, не знают, — сказал я, и то ли обида, то ли чувство вины шевельнулось в сердце, — Если бы эмир это знал, он принял бы самые решительные меры. Значит, это делается тайком.
— Можно ли тайком перевести через границу шестьсот верблюдов?
— Если не жалеть денег — и шесть тысяч можно.
Мухсин пожал плечами. А я, сознавая, что приподнимаю завесу тайны, продолжал:
— Его величество эмир Аманулла-хан не одобряет отношения Саида Алим-хана к большевикам и его откровенную ориентацию на англичан. Об этом завтра и пойдет разговор.
— Зря потратите время! — махнул рукой Мухсин. — Если бы судьба большевиков зависела от Саида Алим-хана, — можешь поверить: ни один не остался бы в живых! Спустил бы шкуру с каждого. Для него большевики хуже самих дьяволов. Да и зачем бы они ему, если есть господа, поддерживающие его на каждом шагу?! — Мухсин потянулся к остывшему самовару, наполнил крепким чаем две пиалы, одну пододвинул мне. — Сведущие люди утверждают, что в английских банках эмир держит по меньшей мере пятьдесят миллионов золотых рублей. Пятьдесят! — Мухсин поднял палец. — И не случайно он держит их именно на Британских островах! Что касается Амануллы-хана, то меня, признаться, удивляет его недальновидность. Он же умный человек! Он пытается реально оценивать обстановку и трезво смотрит на вещи. Но как же он не понимает, кто такой Саид Алим-хан! Этот человек не видит дальше собственного носа! Он слеп и глух ко всему, что не касается его личных интересов! Он даже не пытается напрячь свои скудные мозги, чтобы осмыслить далекое и близкое, настоящее и будущее. Грубая, тупая сила, необузданная тирания — вся его «мудрость»! — От внезапно нахлынувшей ярости Мухсин переменился в лице. — Но мало того, что Саид Алим-хан туп и жесток, он ко всему еще и развратник, какому нет равных. Я знаю, у нас тоже есть разврат, но такого, как в Бухаре, еще не встречал. Здесь даже беки содержат гаремы. У народа отнимают не только скот, средства к существованию, но и представления о нравственности, совести, морали. И взамен всего этого требуют безоговорочной покорности, полного повиновения. — Он быстро опорожнил свою цветастую пиалу, отставил ее в сторону. — Говорят, «царь властвует, но не управляет». Но где те мудрые люди, которые способны и управлять? Ну, такие, к примеру, как Махмуд Тарзи или господин посол? Здесь таких нет! Все — алчные, безжалостные, с звериными инстинктами. Власть, деньги, деньги, власть — вот к чему сводятся все интересы. Так что же поможет народу встать на ноги, ощутить свою силу?
Я попытался поймать Мухсина на слове:
— Вот так мы с тобой и пришли к выводу, что не все эмиры одинаковы! Я ведь с этого и начал…
— Но я не личности эмиров имею в виду, а самую форму правления! — ловко парировал Мухсин. — Что касается Амануллы-хана, то сегодня его политика меня устраивает, я ее одобряю, но что будет завтра, когда Афганистан действительно добьется независимости, — вот в чем вопрос! Останется ли Аманулла-хан верен своим нынешним взглядам или к этому моменту неограниченная власть успеет вскружить ему голову? И мудрый эмир превратится в такого же оголтелого злодея, как Саид Алим-хан. Вспомни, Равшан, слова Горация: «Цари от жира бесятся, а расплачиваются ахеяне, греки…»
Нет, я все больше убеждался в том, что передо мною был совсем другой Мухсин — не тот, кого я знал прежде! Быть может, он примкнул к группировкам, которые пытаются свалить Саида Алим-хана? Иначе зачем так подробно расспрашивал меня о цели нашего приезда, даже о том, зачем послу нужна встреча с Саидом Алим-ханом. Спросить его впрямую? Я долго колебался, удобно ли это, а потом подумал: но почему, собственно, не поговорить откровенно? Ведь он расспрашивает меня обо всем, что ему интересно!
Впрочем, Мухсин сам проторил мне дорожку к намеченной цели. Откинувшись на спинку стула и расслабившись, он тихо, но выразительно продекламировал: