Он взял свою рюмку в левую руку, а правой обнял Мухсина за плечи и, отбросив шутливый тон, прочувствованно заговорил:
— Вот уже больше года, Мухсин, мы не имели возможности выпить с тобой за нашу дружбу. Но всякий раз, оказавшись за одним столом с Равшаном, мы вспоминали тебя. И мы выпьем сейчас за твое здоровье!
Мы опрокинули рюмки. Ахмед наколол на свою вилку кусочек мяса, ласково, как на брата, глянул на меня и сказал:
— Господин посол приказал связать тебя, бросить в машину и доставить к нему живого или мертвого. Так что собирайся!
— Что-то ты, друг, слишком уж развеселился, — заметил я. — Не сидел ли на каком-нибудь сабантуе?
— Угадал! — воскликнул Ахмед. — Кушбеги устроил настоящий пир — с музыкой, песнями и танцами. Только что разошлись… — Он глянул на часы и уже серьезно сказал: — Собирайся…
Я неохотно вышел из-за стола, хотелось еще побыть со старым другом, быть может, подсказать ему какой-то выход из действительно трудного положения, в какое ввергла его любовь к юной Рахиме. Но приказ есть приказ…
За окном прогромыхал гром.
— Слышишь? — вернулся Ахмед к шутливому тону. — Это господин посол гневается, что тебя еще нет.
Мухсин опять наполнил рюмки.
— За тебя, Ахмед! — коротко сказал он, но в голосе прозвучало радостное волнение — встреча с другом всколыхнула теплые чувства, вызвала счастливые воспоминания.
Темное небо снова прорезала молния.
Мухсин чуть-чуть приоткрыл окно, выглянул, и в эту секунду стекла задрожали от мощного громового раската. Мухсин отпрянул.
— А это, — сказал он, обращаясь к Ахмеду, — больше похоже не на гнев посла, а на божий гнев. Сам бог возмущен беспросветной, мрачной жизнью Бухары. С севера веют ветры обновления, свежие ветры возрождения. В этом громе — предупреждение… — Он настораживающе поднял указательный палец. — Прислушайтесь к нему…
2
Эмир принял нас в своей летней резиденции — во дворце Ситора-и-Махи-Хосса. Внешне этот дворец тоже не был особенно красив, но зато внутри… Симметрично расположенные галереи, высокие колонны, залы с лепными потолками и инкрустированными стенами… Во дворе росли какие-то диковинные деревья и невиданные цветы, в большом бассейне голубела прозрачная вода, а рядом стояла беседка, крышей которой служили соединившиеся в высоте кроны пышных платанов. Под куполом — второй этаж беседки. Говорят, оттуда, с высоты, эмир разглядывает купающихся женщин и девушек из своего гарема, намечая жертву на предстоящую ночь…
У ворот дворца, словно вросшие в землю, застыли четыре туркмена в белых папахах, красных халатах и черных сапогах. С поясов свисали мечи. В руках зажаты винтовки. И еще нас поджидали снаружи три офицера, да у каждой двери дежурил офицер в парадной форме. Мухсин рассказывал мне, что более трех тысяч человек входит в военную охрану летнего дворца бухарского эмира.
Саид Алим-хан принял нас в тронном зале, где обычно принимал послов. Он сидел, развалившись в тяжелом инкрустированном кресле, но, едва заметив посла, поднялся и с самой радушнейшей из улыбок пошел к нему навстречу. На мое же приветствие ответил острым взглядом и почти незаметным кивком. Он был предупрежден, что посол явится в моем сопровождении, но, видимо, не особенно этому обрадовался. Об этом говорил весь его вид и особенно вздувшиеся вены на высоком лбу. Быть может, приход всего лишь капитана ударил эмира по самолюбию? Как знать!..
Из приближенных Саида Алим-хана в зале был один кушбеги. Я видел его впервые, потому что при вчерашней встрече господина посла с кушбеги не присутствовал. Мухаммед Вали-хан говорил, что кушбеги смертельно боится эмира и, хотя внутренне осуждает кое-какие его действия и взгляды, ни разу не смел в открытую в этом признаться.
Сразу же после первых приветственных слов посол Мухаммед Вали-хан приступил к делу. Он взял у меня из рук письмо Амануллы-хана и передал его эмиру. Эмир медленно прочитал надпись, отрезал краешек конверта услужливо поданными ему кушбеги ножницами и углубился в текст.
Я не сводил с него глаз. Говорят, о человеке можно судить по его лицу, особенно по взгляду. Если так, то эмир вовсе не походил на человека, способного править целой страной и ее народом. Черная короткая бородка обрамляла его лоснящееся рыхлое лицо, а сверкающие из-под нависших бровей острые, бегающие глазки делали эмира похожим скорее на разбойника с большой дороги. Во всяком случае, в его внешности не было ни той внушительности, ни той значительности, каких можно было бы ожидать от политического деятеля государственного масштаба, — нет, этого не было и в помине!