— Семикратный? — переспросил Асад. — Но кто же способен вынести такую тяжесть?
— Вот потому я и говорю тебе, Асад-джан, откажись от своего намерения! — Хайдар-ага улыбнулся и спросил: — Разве у тебя нет в городе семьи?
— Есть… Жена есть и дочка.
— Вот и славно! И пошли вам аллах долгого счастья. А попадешь в когти здешних обычаев — не сносить тебе головы! Таков уж он есть, Вазиристан, никуда от этого не денешься…
Полусерьезный-полушутливый разговор о похищении красавиц горянок оборвался внезапным выстрелом, едва не оглушившим нас после каменной тишины ущелья. Хайдар-ага остановился, прислушался и, продолжив путь, сказал:
— Наверное, охотники.
Действительно, в этих местах разной дичи было видимо-невидимо! Мы и сами однажды встретили горного козла, но и подумать не смели взяться за оружие. Наоборот, старались продвигаться вперед так тихо, чтобы ничем не нарушить царящего вокруг покоя и чтобы ни человек, ни зверь не услышали нас, усталых, обливающихся потом людей. И, вероятно, именно из-за этой тишины прозвучавший выстрел все же вывел нас из равновесия. Лишь Хайдар-ага не волновался или, может быть, так умело скрывал свое волнение.
— Как думаешь, Асад-джан, это из какого ружья стреляли? — спросил он.
— Но можно ли это определить? — не понял вопроса Асад.
— Можно! Я, например, точно знаю, что стреляли из одностволки работы местного мастера.
— Интересно… Это вы по звуку судите, Хайдар-ага? — вмешался я в их разговор.
Хайдар-ага горестно, прерывисто вздохнул, будто вспомнив что-то тяжелое, и сказал:
— Именно что по звуку… Такое ружье я носил за спиной почти двадцать лет, — охотился с ним, добывал мумиё, ходил по горам и ущельям…
— Но разве мумиё добывается ружьем?
— Бывает и так, — сказал Хайдар-ага и добавил: — Мы, возможно, и сами это увидим.
Извилистая тропа, разрезавшая ущелье надвое, вдруг резко устремилась к западу и вывела нас на тесное, как загон, плоскогорье. Здесь было гораздо теплее, зеленели травы, и их запах в сочетании с запахом сырости слегка щекотал ноздри. Эта зеленая площадочка со всех сторон была зажата высокими горами, взобраться на нее было совсем непросто из-за крутых и обрывистых краев. Однако не одним нам это удалось. Вскоре мы увидели карабкающегося по крутому склону вверх какого-то джигита с ружьем за спиною. Джигит цеплялся за выступы в скалах и то и дело искоса поглядывал вниз, где стоял другой парень. Этот второй рукой подсказывал первому, куда удобнее поставить ногу. Когда наконец джигит с ружьем достиг своей цели, тот, что оставался внизу, — высокий, с обрюзгшим, не вязавшимся с его молодостью лицом, — приблизился к нам. Он поздоровался с Хайдаром-ага, потом с нами. Ни о чем его не расспрашивая, Хайдар-ага заметил:
— Если даже оно там и есть, достать будет трудно… — Он внимательно оглядел обрывистый склон горы, в сомнении покачал головой и обратился к нам с пояснением: — Джигиты пытаются ружьем добыть мумиё, они отстреливают его от камня. Как раз об этом, Асад-джан, я тебе и говорил… Дело это очень тяжелое и рискованное, верно?
— Что поделаешь? — пожал плечами высокий парень. — Жить-то надо! — И, кивнув на прощание головой, поспешил на прежнее место, откуда мог наблюдать за своим товарищем. Мы же, передохнув, бодро двинулись дальше и за разговорами на самые разные темы не заметили, как наступил полдень.
— Неплохо бы чайку попить, — мечтательно сказал Асад.
— Потерпи немножко. Как выберемся из этой теснины, отдохнем.
Но ущелью не было ни конца ни края. Оно все сужалось, гранитные утесы нависали над нами, затмевая свет, и чем выше были скалы, тем сами себе мы представлялись все более слабыми и маленькими.
Но вот наконец надменные горы, в которых мы были зажаты, как в тисках, начали расступаться, ущелье посветлело, расширилось, и извилистая тропинка вывела нас на окруженную горами долину.
Земля здесь еще не совсем оттаяла, но уже зеленели островки молодой травы.
Я глубоко вздохнул и стал озираться по сторонам. Чувство было такое, будто нежданно-негаданно я достиг какого-то заветного рубежа. Действительно, после долгих странствий по сырому темному лабиринту из камней эта долина могла показаться землей обетованной, удивительным миром, согретым горячим и нежным дыханием весны. И горы, суровые, негостеприимные и такие трудные для путника, сейчас были милы моей душе — я их любил!