Высоченный парень с винтовкой через плечо, смуглый, со спускающимися на плечи, тусклыми от пыли волосами, от порога поклонился нам обоим. Мулла, не вставая с места, спросил:
— С чем пожаловал, Мухаммед-джан?
Парень помолчал, словно не решаясь сразу сообщить о случившемся, тяжело вздохнул и сказал:
— Товарищей Османа-хана изловили…
— Кто? — резко спросил мулла.
— Англичане… Они напали на нас внезапно, будто из-под земли возникли, началась перестрелка, Нурмухаммеда тяжело ранили и взяли в плен…
— А где сам Осман-хан? — перебил парня мулла.
— Ушел в лес. И утащил с собой англичанина… Самого главного.
Мулла долго сидел в тяжелом раздумье, потом обернулся к Атаулле, не проронившему за время нашей беседы ни единого слова:
— Надо искать Османа-хана! Берите с собой кого угодно и скачите немедленно!
Мне было очень важно встретиться и с Османом-ханом и с этим англичанином, и я сказал мулле, что хотел бы ехать вместе с Атауллой. Однако он ответил мне резко, по-военному:
— Нет! Вы не поедете. Если это так важно, пусть едут ваши товарищи, но вы останетесь здесь, в этом доме, потому что у нас есть более важные дела.
Я не настаивал, видя, что это было бы бесполезно, и лишь позже убедился, что в этом своем решении Махмуд-мулла оказался прав.
4
Весть о том, что англичане намерены расстрелять из пушек захваченных товарищей Османа-хана, молнией пронзила страну. Поначалу я не мог в это поверить, но трагический слух вскоре подтвердился, причем варварская акция была осуществлена публично — на просторной поляне, при большом скоплении народа, и, видимо, преследовала еще и нравоучительную цель: пусть смотрят — неповадно будет!
Я был в этой толпе. Мне и прежде доводилось слышать, что в старые времена англичане расстреливали из пушек непокорных индийцев, но мог ли я допустить мысль, что сам стану свидетелем такой бесчеловечной расправы? И вот страшная легенда прошлого ожила на моих глазах.
Помню, в юности я с восхищением и гордостью читал и перечитывал гениальные строки Фирдоуси о человеке:
Так кто же они, эти нынешние убийцы, — неужели тоже люди? Им мало горячей пули, мало петли, мало привязывать человека к скачущему коню и тащить по земле и камням? Мало им этого? Они расстреливают из пушек и еще наслаждаются бесчеловечным зрелищем! Но где же их разум, душа, их «гордая глава»?.. Нет, таких палачей я не могу назвать людьми, они, по моим понятиям, ничем не отличаются от хищных животных.
«Отличаются!.. — вдруг словно услышал я чей-то голос. — Сам видишь, чем отличаются…»
Я оглянулся, хотя и знал, что голос мне просто почудился, никто не обращался ко мне с этими словами. Но, обернувшись, увидел развалившегося в открытом автомобиле генерала. Генерал этот внешне действительно ничем не походил ни на какое животное — это был долговязый пожилой человек, по-весеннему легко одетый: в кителе и галифе, в военной фуражке, так низко надвинутой на лоб, что тень от козырька падала на продолговатое, суровое лицо. Холодные глаза его смотрели из-за толстых стекол, а трость, которую он держал в руке, почему-то подрагивала…
Какой-то офицер устремился к машине, распахнул дверцу, и генерал степенно, подчеркнуто медленно вышел. Тут обнаружилось, что кривоватые ноги его туго стянуты обмотками, отчего весь он кажется каким-то смешным, неуклюжим.
Генерал с достоинством ответил на приветствия — тем, кто был рядом, пожал руки, тем, кто стоял поодаль, кивнул головой. Затем он направился к ханам и сердарам Вазиристана, застывшим отдельной группой, раскланялся с ними и в первую очередь протянул руку Сарвару-хану. Издали наблюдая эту сцену, я знал, что это именно Сарвар-хан, потому что совсем недавно видел и запомнил его — высокого, плотного человека с объемистым животом… Сегодня на Сарваре-хане был тот же самый черный чекмень и та же белая чалма.
Генерал приблизился к пушке. Она стояла как олицетворение мощи и насилия, а вокруг нее — офицеры, ханы, сердары… Смертоносное жерло смотрело на север.
Генерал взошел на небольшую трибуну, наспех сооруженную подле пушки, достал из кармана листок бумаги и, обратившись к замершей от ужаса толпе, начал свою речь. Он с воодушевлением говорил о том, какую поистине отеческую заботу проявляет Великобритания о народах Востока, как оберегает их от разорения, приобщает к цивилизации… Затем он гневно обрушился на Амануллу-хана: