Он оправдал наши ожидания. Стараясь вырвать страну из векового застоя, он начал с решительных действий, и мы во всем поддерживали его.
Но было немало и тех, кому этот застой был по душе и кто всячески препятствовал прогрессу, нормализации жизни, духовному раскрепощению… Эти силы не дремали, они прибегали к любым ухищрениям, лишь бы затормозить развитие страны, преградить пути, по каким она устремилась к новой жизни.
Ахмед и я работали в канцелярии эмира, но по мере необходимости мы исполняли обязанности и его адъютантов, выполняли разные поручения, задания, просьбы… Занимая, в общем, весьма скромное положение, мы все же имели возможность ограждать молодого эмира от не стоящих его внимания дел. Мы считали себя не только верными солдатами Амануллы-хана, но и убежденными его единомышленниками.
…Глянув на меня с таинственной улыбкой, Ахмед спросил:
— Если бы тебя сейчас послали в Индию, ты бы поехал?
— В Индию? — не понял я.
— Да-да, ты не ослышался.
— Но кто и зачем меня туда может послать?
— Эмир, — коротко ответил Ахмед.
Я не стал ни минуты раздумывать.
— Если эмир прикажет, я поеду хоть в ад!
— В таком случае — готовься, — сказал Ахмед.
Только потом я понял, почему он заговорил со мной об Индии.
3
Совещание в зале приемов дворца Дилькуша длилось более трех часов подряд. Среди приглашенных — визири, высокопоставленные военные и городская знать. И хотя вал был просторным и высоким, воздух постепенно становился все более тяжелым, спертым и каким-то сумрачным, будто за стенами дворца не было ясной, свежей и солнечной весны.
Время от времени, правда, острые лучики стоявшего в зените солнца, беззвучно проколов двойные оконные рамы, на миг озаряли желтым светом резные стены зала или зайчиками прыгали по устилавшим пол коврам, но тут же исчезали, и тогда казалось, что атмосфера в зале еще больше сгущается и еще более плотные тени ложатся на лица людей.
Пристроившись у стола, что стоял поближе к двери, мы с Ахмедом делали вид, что целиком поглощены своими делами и знать не знаем, о чем они говорят, эти люди, пришедшие во дворец. В действительности же чутко вслушивались в каждую реплику, старались уловить суть дебатов и по лицам спорящих определить, что у каждого из них на уме и на сердце.
Люди давно устали, это было ясно. Особенно утомленным выглядел Сабахуддин-ахун. Впрочем, заросшее бородой и усами лицо его было сейчас не только усталым, но и злым. Он сидел в глубоком мягком кресле и то подавался вперед, то откидывался на спинку, то ерзал, то зевал, то заходился сухим лающим кашлем. Видно было, что сидением в этом зале он тяготится и даже не пытается этого скрыть, однако и уйти считает невозможным — для этого нужен убедительный повод.
Вот он снова всем телом подался вперед и с достоинством, не торопясь, чеканя каждое слово, заговорил:
— Ваше величество эмир… Нажить врага легко, но избавиться от врага, особенно такого, как англичане… Насколько это непросто, народ убеждался не раз. И потому, если вы действительно созвали нас, чтобы выслушать наш совет, — вот он: надо изыскать путь, который приведет к соглашению. Едва зарубцевались раны, нанесенные минувшими войнами, едва восстали из руин города и села, — надо ли вновь искушать судьбу? — И после нескольких секунд молчания ахун, возвысив голос, продолжал: — Долгие годы правил страной ваш отец, и долгие годы Афганистан жил в покое, в стороне от потрясений, какие переносил мир. Почему? Потому, ваше величество эмир, что Хабибулла-хан действовал осмотрительно, взвешивал каждый свой шаг. Да будет светлой память о нем!
Внимательно слушая речь ахуна, молодой эмир прохаживался взад и вперед вдоль длинного стола и нервно поглаживал черные усики. Дав ахуну кончить, он остановился и, не отнимая пальца от усов, сказал с нескрываемой иронией:
— Жить спокойно, стоя на коленях? Нет, ахун, такого покоя мы не хотим!
Мы с Ахмедом переглянулись, довольные ответом эмира. А он, вновь сделав несколько концов от одного края стола до другого, остановился подле своего места и на этот раз без тени насмешки, спокойно и уверенно обратился к собравшимся:
— Господа! Прежде чем возложить на себя священную корону, я перед всем народом провозгласил свои цели. Я недвусмысленно дал понять, что не вложу свой меч в ножны, пока не добьюсь полной независимости Афганистана. Я дал клятву! Отказаться от клятвы меня не заставит никто. Никто! — Быстрым взглядом он окинул зал и тут же, почти без паузы, продолжил: — Мы стоим перед великим испытанием, и одно из двух: либо, мобилизовав все свое мужество, мы отведем от Афганистана угрозу гибели, либо будем подобны выброшенной на берег смердящей рыбе.