Кахан, конечно, не отказал Джавахарлалу в его просьбе, хотя встреча рисовалась ему совсем иной — он рассчитывал поболтать с Неру наедине. А уж видеть Юсупа Кахану и вовсе не хотелось: в памяти еще была жива ссора, происшедшая между ними при последней встрече.
Ромеш Чандра, тесть Кахана, считался в Пенджабе одним из наиболее состоятельных людей. Немало сделал он и для своего зятя Кахана — давал ему деньги и всячески выводил в люди.
В этот день хозяина дома не было — он уехал в Европу, и потому, кроме Кахана и его гостей, в просторной зале, украшенной фресками и богато обставленной, никого не было.
Разговор начался с заседания Конгресса, в частности, с принятой на нем резолюции о независимости, за которую проголосовали почти единогласно.
Кахан тоже голосовал за нее, но чего ему это стоило! Тяжело дыша, он поднял будто налитую свинцом руку, хотя в душе считал, что всерьез говорить о независимости Индии еще не пришло время. О статусе доминиона — другое дело, это еще допустимо, но о полной независимости?.. И все же Кахан не решился открыто высказать свою точку зрения и против собственной воли присоединился к большинству. Для видимости, всего лишь для видимости!
Юсуп же резолюцию о независимости считал половинчатой, потому что в ней не были обозначены конкретные пути ее претворения в жизнь и ни слова не говорилось о путях завоевания Индией самостоятельности. От идеи террора он отказался давно, но по-прежнему не мог принять тактику вымаливания у колонизаторов каких бы то ни было благ и свобод. Он оставался приверженцем решительных действий, массированного наступления на захватчиков, а в случае необходимости — и вооруженной борьбы.
Неру не был расположен распространяться на темы, обсуждавшиеся столько дней подряд, тем более, что сам играл основную роль при выработке резолюции о независимости и вообще был одной из центральных фигур Конгресса. К тому же он не без оснований полагал, что разговор между Каханом и Юсупом может перейти в острый спор, если не хуже, и потому решил взять инициативу застольной беседы в свои руки.
— Ну, что нового в Москве? — спросил он Низамуддина.
Неру немного знал Москву — два года назад, в ноябре двадцать седьмого года, он был там вместе с отцом на праздновании десятилетия Октябрьской революции. Конечно, времени было слишком мало, и он сожалел, что не успел поглубже ознакомиться с этим новым миром, вникнуть в его глубинные явления. За три дня много ли увидишь! И все же поездка произвела на него очень сильное впечатление. После нее хотелось еще ближе вглядеться в эту страну, ощутить ее атмосферу, изучить ее прошлое и настоящее. «Советская Россия может явиться для мира вестницей надежды», — писал он. И стал усердно читать Маркса, Энгельса, Ленина, и чем больше читал, тем меньше белых пятен оставалось в его представлениях о новой политической системе, родившейся в далекой стране. Но все же немало оставалось и такого, что вызывало его сомнения в безупречности марксистской философии. Некоторые события в России казались слишком уж необычными, настолько непредсказуемыми, что заставляли Неру колебаться, порождали неуверенность в их социальной целесообразности.
Вот почему он очень хотел поговорить с Низамуддином — одним из видных индийских коммунистов, только что побывавших в России.
Низамуддин рассказывал охотно. Он остановился на коренных преобразованиях в России, на первом пятилетнем плане, встреченном народом с истинным энтузиазмом. Неру слушал, опустив подбородок на ладони, и не сводил с Низамуддина глаз. А потом, словно сам того не заметив, заговорил:
— Следуя ленинским заветам, Россия, можно сказать, заглянула в собственное будущее. И не только в свое! — подчеркнул он. — Происходящие там события мы сегодня еще не в состоянии ни объять, ни понять их масштаб. Строится новый мир. Он строится в то время, как другие страны, капиталистические, сдавленные мертвой рукой прошлого, тратят силы, тщетно цепляясь за бессмысленные реликвии минувших эпох. Особенно знаменательны изменения, прошедшие и происходящие в ранее отсталых районах Средней Азии… — Неру некоторое время молчал, а собравшись с мыслями, вновь поглядел на Низамуддина. — Я не был бы искренним, если бы сказал, что решительно все процессы, имеющие место в Советской России, принимаю безоговорочно. Кое-что мне не по душе: нетерпимость к позициям, не совпадающим с официальными, применение насилия при проведении некоторых реформ… — Он снова помолчал, будто сам нарушил стройный ход своих мыслей. — Мне думается, благородных целей следует добиваться только благородными методами.