И Неру грустно улыбнулся, словно сочувствуя этим господам, не умеющим видеть очевидное.
— Некоторые склонны видеть в Ленине пророка, — продолжал он, — но я далек от этой мысли. Народ веками ожидал чуда, которое явится с неба и избавит мир от бессмысленных страданий и бедствий. А чудо это оказалось вполне земным и разбило миф о милосердии, какое могут ниспослать несчастным лишь небеса. И величие Ленина как раз в том и состоит, что он нашел истинное имя этому чуду: н а р о д! Не какая-то там сверхъестественная божественная сила правит миром, а простой человек и судьба его — в его же собственных руках. Вот что доказал Ленин! Так можно ли не преклоняться перед таким гигантом?!
Кахан сидел не поднимая головы и не ввязываясь в разговор. Юсуп слушал Неру, попыхивая папиросой и одобрительно кивая головой, Низамуддин же глядел на Джавахарлала с нескрываемой гордостью. Дослушав его, он напомнил слова Ньютона: «Если я видел дальше других, то потому, что стоял на плечах гигантов».
Глава третья
ВНЕЗАПНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ
1
Я перестал удивляться неожиданностям. После перехода границы самые непредвиденные события подстерегали меня на каждом шагу, и каждый день приносил что-то новое.
Однако сегодняшняя новость… Нет, ее просто немыслимо было постигнуть!
Распрощавшись с Низамуддином, мы испытали немало тяжелого, пока не достигли наконец Независимой полосы. По мере приближения к границе запах пороха ощущался все отчетливее. Всюду стояли войска, военные посты. Овладев важнейшими узловыми пунктами, англичане придирчиво проверяли путников, и мы едва не оказались в их лапах. Лишь адвокатский сан Юсупа, а еще больше, признаться, его ловкость отвели от нас беду.
Пространствовав около недели, мы добрались до одного села, соседствующего с Вана. Юсуп тут же отправился разыскивать Чаудхури. На другой день он явился в сопровождении моего кабульского коллеги Абдусамеда. Я был удивлен. Но совсем уже невообразимое недоумение вызвала у меня принесенная ими весть: Абдусамед сообщил, что получен приказ самого его величества эмира о моем возвращении в Кабул, и по ту сторону границы, близ села Яхья-хана, меня дожидается машина.
Особенно встревожило меня то, что капитан не знал, чем вызван этот срочный вызов. Сколько я ни пытался выспросить у него хоть что-то, он отвечал скупо и однообразно:
— Мне известно лишь то, что дня через три-четыре, не позже, ты должен выехать, а я продолжу твою работу. Семья твоя в порядке, я специально был у них до отъезда, однако не сказал, что мы должны встретиться, — об этом мне говорить запретили. Вот и все.
Всю ночь я проворочался в постели, не находя себе места от волнения, пытался разгадать причину происшедшего, строил всевозможные догадки, перебирал в памяти все, что было сделано мною после выезда из Кабула, но ничего, что могло бы меня скомпрометировать, в своем поведении не находил… В чем меня могут обвинить? И неужели, если даже какая-то вина существует, ее оказалось достаточно для того, чтобы так срочно меня отозвать? Кто знает!.. И тут вдруг мысли мои приняли прямо противоположное направление, я снова занялся самоанализом, пытался оценить собственные способности. Может, там понадобился переводчик с русского языка? Нет! В министерстве иностранных дел сидят двое отлично владеющих русским, есть и другие… Тогда для чего же понадобился я? Одно было ясно: меня ожидало дело более важное, чем то, которым я занимался здесь, иначе никто не стал бы отзывать меня в Кабул.
Но что же это все-таки за дело?..
Мне было досадно. Едва я погрузился в события, столь важные и интересные, едва проникся всей их значимостью, как надо бросать и дело, и новых друзей… Нет, не страх перед будущим вызывал во мне инстинктивное чувство протеста, а лишь то, что предстояло все прервать на полдороге, не добившись сколько-нибудь ощутимых результатов в поставленной передо мною задаче. И это при том, что я успел уверовать в себя, в свои возможности, внести достойный вклад в борьбу за честь страны и нации.
Но приказ есть приказ. Упрятав в переметную суму все свои намерения, мечты и планы, я двинулся в путь.
И вот опять граница осталась позади. Точнее — не граница, а земля, на которой хозяйничали англичане, потому что никакой границы не существовало, а были все те же горы и ущелья. И был все тот же народ, говорящий на том же языке и живущий по тем же самым обычаям. Границей была лишь политика, потому что только она, колониальная политика, отделяла народ от народа, племя от племени, брата от брата, только она делала их врагами. Господа, сидящие там, в Лондоне, отсюда, за тысячи километров, опираясь на грубую силу солдат, властно водили карандашом по карте Востока, произвольно, по собственной прихоти смещая эти жирные линии. И если в середине восемнадцатого века влияние Ост-Индской компании ограничивалось южными районами Индии, то нынешние английские солдаты топтали нашу матушку-землю, стараясь все выше прочертить линию границы, а со временем и окончательно поглотить Афганистан.