Глубоко надеюсь и прошу моего высокого друга принять мое совершенное уважение.
6 раджаб-ул-мураджаба 1337 года хиджры, что соответствует 7 апреля 1919 года христианского летосчисления.
Тарзи закрыл папку и, словно пытаясь понять, какое впечатление произвело письмо, обвел присутствующих взглядом. Все молчали. Кивком головы эмир дал понять визирю, чтобы тот сел, затем, легонько постучав карандашом по столу, сказал:
— Хотелось бы услышать ваше мнение.
Однако никто не отозвался. Похоже было, что письмо эмира настолько удивило людей, что они утратили дар речи.
Признаться, удивлен был и я. Эмир уже рассказывал нам о событиях в России, о том, как много эти события означают и как чутко следует к ним прислушиваться. Слышали мы и о Ленине. Одни говорили, что это человек с большой и мудрой головой, что он — пророк нашего времени; другие же утверждали, что это всего-навсего узурпатор, опирающийся на свой кривой меч…
Так или иначе, но я меньше всего мог ожидать, что мой эмир обратится к Ленину с подобным посланием. Конечно, жизнь иной раз преподносит такие сюрпризы, какие и в голове-то не укладываются. И то, что я сейчас услышал, было, пожалуй, одним из подобных сюрпризов.
Молчание было долгим, тягостным и напряженным. Его и на этот раз нарушил Сабахуддин-ахун. Прокашлявшись, он долго и испытующе глядел на эмира, прежде чем спросить:
— И вот эту бумагу вы собираетесь отправить Лейлину?
— Да, именно так, — твердо ответил эмир.
Ахун тяжело задышал, казалось, он услышал весть, страшнее которой и быть не может, и лишь через несколько секунд воскликнул не своим — каким-то визгливым, скрипучим голосом:
— О аллах! Стало быть, я просто не заметил, что наступил конец света?!
Эмир улыбнулся снисходительно, как улыбаются ребенку.
— Мы хотим обновить и улучшить мир, а вы, ахун, говорите о конце света, — сказал он.
Обычно мучнисто-белое лицо ахуна вдруг побагровело, он задрожал от возмущения, и длинная, чуть не до пояса, борода его тоже мелко затряслась. Он не мог справиться с нахлынувшим на него гневом, нервно кашлял, сглатывал слюну, ерзал в своем кресле, но то ли не сумел говорить, то ли не захотел. В его молчании таилась какая-то холодная ярость.
Эмир был явно недоволен реакцией ахуна на письмо. Он в раздражении бросил на стол карандаш и, глянув на нас, приказал:
— Подайте ахуну пиалу воды.
Но когда я подошел к старику и протянул пиалу, он тыльной стороной ладони отвел ее и, негодующе глядя на эмира, ядовито заметил:
— Допустим, что меня можно успокоить пиалой воды. Но как вы намерены успокоить народ?
Сдерживая внутреннее волнение, эмир хладнокровно ответил:
— Успокаивать народ нам, я надеюсь, не придется, потому что мы хотим именно того, о чем мечтает народ. Мы хотим, чтобы его мечты стали жизнью.
Ахун лишь усмехнулся в ответ.
Напряженную обстановку попытался разрядить генерал Мухаммед Вали-хан. Встав со своего места, он заговорил — по-военному четко, как на плацу перед строем:
— Ваше величество эмир! Я считаю, что письмо следует отправить. Россия — наш сосед. Если сосед не понимает соседа, не поддерживает его, — такая жизнь не к добру. Это — одна сторона вопроса. Вторая: если Россия действительно за нас заступится, англичанам останется лишь отступить. Между тем, наш враг коварен, и мы не должны пренебрегать никакой силой, которая способна помочь нам бороться…
Мой дядя, сидевший рядом с Сабахуддином-ахуном и молчавший все это время, тяжело поднял свой массивный подбородок и, иронически хмыкнув, заметил:
— Интересно, чем это может нам помочь Ленин, если вся его Россия в огне?!
Махмуд Тарзи глянул на Азизуллу-хана, не сумев скрыть осуждения, и поднялся:
— Я отвечу вам, Азизулла-хан, — начал он, и дядя насторожился. — Каково бы ни было положение в России, но Ленин не меньше, чем мы, осуждает политику англичан на востоке, а это само уже по себе — большая помощь. Надо помнить и то, что Россия есть Россия! На ее территории сейчас — военные силы всего мира: англичане, французы, американцы, немцы, японцы… А она держится! Ничего с ней не могут поделать! Но если государство способно противостоять армиям стольких стран, то нет сомнения — оно сумеет поддержать и нас… — Тарзи умолк, достал из кармана носовой платок, провел им по своему лицу — тонкому, умному лицу интеллигента, и столь же терпеливо, с таким же уважением к аудитории, продолжал: — Мы давно изнываем под гнетом империализма, а Ленин — враг империализма. Он добивается равноправия всех народов, он — за уничтожение колониального рабства. Именно это нам и нужно!