Есть такое мнение, вроде клише, будто иммерлетчики не помнят своего детства. Это, как вы видите, неверно. Люди говорят так только для того, чтобы подчеркнуть чужеродность иммера; дать понять, что в этой основополагающей инореальности есть нечто такое, отчего человеческие мозги становятся наперекосяк. (Не в прямом, конечно, смысле, но почти.)
Это неверно, но, с другой стороны, и я сама, и почти все знакомые мне иммерлетчики имеют действительно отрывочные, или смутные, или вывернутые воспоминания о том времени, когда мы были детьми. Я не думаю, что тут есть какая-то мистика: по-моему, все дело в устройстве наших мозгов, в том, как думаем мы, те, кому хочется вырваться наружу.
Я очень хорошо помню отдельные эпизоды, но именно эпизоды, а не всю цепь событий. Самые важные, решающие моменты. Все остальное хранится в моей голове в виде какого-то хаоса, и я, в общем-то, не против. К примеру: был в моем детстве еще один случай, когда я снова оказалась в компании Хозяев. Однажды утром третьего подмесяца июля меня вызвали на встречу.
За мной прислали папу Шемми. Сжимая мою руку повыше локтя, он привел меня в один из рабочих закутков нашей детской, заваленный бумажными и виртуальными свидетельствами труда. Комната принадлежала маме Солфер, и я никогда не бывала в ней раньше. Техника там была в основном терранская, хотя в углу тихонько жевала мусор приземистая биоробот-корзина. Солфер была немолодой, доброй, рассеянной, меня знала по имени – привилегия, которая распространялась отнюдь не на всех моих братьев и сестер. Жестом она велела мне подойти ближе, явно испытывая какую-то неловкость. Она встала, оглянулась, точно ища диван, которого в комнате не было, и села опять. За одним столом с ней – довольно смешно, если вдуматься, ведь стол был явно маловат для двоих, – сидел папа Реншо, относительно новый, вдумчивый, похожий на учителя дежурный отец, который улыбался мне; и, к моему изумлению, третьим, кто ожидал встречи со мной, оказался Брен.
После истории с Йогном прошел почти год, то есть 25 килочасов, и с тех пор ни я, ни кто-либо еще из нашей компании не возвращался к тому дому. Я, разумеется, выросла, большинство моих братьев и сестер тоже, но стоило мне войти в комнату, как Брен тут же улыбнулся мне, узнал. Он-то почти не изменился. Даже одежда на нем была как будто та же.
Мама пошевелилась. Хотя она и все остальные сидели по одну сторону стола, а я на жестком взрослом стуле, который она мне указала, по другую, то, как она повела бровями, глядя на меня, неожиданно открыло мне, что мы с ней заодно в этой истории, какая бы странность ни приключилась.
Мне, разумеется, заплатят, сказала она (позднее выяснилось, что на мой счет была переведена довольно крупная сумма); это совершенно безопасно; это большая честь. Я ничего не понимала. Вмешался папа Реншо. Он повернулся к Брену и сделал ему знак.
– Ты понадобилась, – сказал мне Брен. – Вот и все. – Он развел руки ладонями наружу, как будто их пустота сама по себе свидетельствовала о чем-то. – Ты понадобилась Хозяевам, и по какой-то причине они опять решили действовать через меня. Они что-то готовят. Планируются дебаты. Кто-то из них убежден, что сможет доказать свою правоту путем… путем сравнения. – Он умолк, желая убедиться, что я его понимаю. – Они… вроде как придумали его. Но события, которые оно описывает, еще не произошли. Ты понимаешь, что это значит? Они хотят сделать его произносимым. Поэтому им нужно его организовать. Буквально. А для этого им нужна живая девочка. – Он улыбнулся. – Теперь ты понимаешь, почему я попросил позвать тебя. – Наверное, у него больше не было знакомых детей.
Брен улыбнулся, наблюдая движения моего рта.
– Вы… хотите, чтобы я… сыграла стилистический прием? – выговорила я, наконец.
– Это честь! – вставил папа Реншо.
– Это действительно честь, – сказал Брен. – И я вижу, что ты это знаешь. «Сыграла»? – Он помотал головой, как будто говоря «да» и «нет» одновременно. – Не буду тебя обманывать. Будет больно. И не слишком приятно. Но я обещаю, что ничего страшного с тобой не случится. Обещаю. – Он наклонился ко мне. – И еще ты сможешь на этом заработать, как и сказала твоя мама. И. Еще. Ты получишь благодарность служителей. И послов. – Реншо вскинул на меня глаза. Я была уже достаточно взрослой, чтобы понимать, в какой форме она может выразиться. К тому времени я уже имела представление о том, чем я хочу заняться, когда стану старше, а потому доброе отношение служителей мне бы не помешало.
Еще я дала тогда согласие потому, что надеялась попасть в город Хозяев. Но этого не случилось. Хозяева сами пришли к нам, в ту часть Послограда, где мне не доводилось бывать раньше. Меня отвезли туда на корвиде – это был первый в моей жизни полет, но я так волновалась, что не получила от него никакого удовольствия, – в сопровождении теперь уже не констеблей, а агентов службы безопасности посольства, чьи тела покрывали едва заметные выступы различных приращений и технических штучек.