– Ну ты жук! – раздалось с галерки.
– Старпом Пургин, пропустите его? – поинтересовался Озеров.
– Я не знаю, мы ведь не решили…
– Так решайте.
– Ну, наверное, надо спасать слабых и больных…
– Меня спасайте! Я страдаю хроническим празднолюбием!
– А я беспрестанным абстинентным синдромом!
– У меня мозг пухнет от учения!
Аудитория веселилась, перебрасываясь шутками.
Соня хмурилась. Игра ей не нравилась. Барышень спасли первыми. С одной стороны, это, наверное, было правильно, а с другой немного раздражало. Как будто их посчитали хоть и ценным, но грузом, и не дали права голоса. Эх, будь здесь Полина, она бы непременно выступила и заявила что-нибудь о равенстве полов. А Соня пока не могла сформулировать, что именно вызывает у нее неприятие.
– Ну что, закончили веселье? – Озеров дал студентам успокоиться. – Поздравляю, вы все умерли. Кроме двух барышень. Новый раунд. Старпом Пургин, соберитесь.
Пургин запыхтел, безуспешно пытаясь оторвать с большого пальца заусенец.
– Начнем так же. Спасаем барышень, а потом…
– Надо выпустить тех, кому нужнее! Вон, Шумейко, например – у него на иждивении мамка больная и трое младших. Они без него точно умрут.
– А кто будет определять, кому нужнее? У меня иждивенцев нет, но я тоже жить хочу! Имею право!
– Полагаю, надо исходить из полезности и ценности конкретного человека для общества, – подал голос всезнайка Наум Сорин. – Если уж спасать, то лучших. Ты, Архаров, конечно, имеешь право жить, но пользы от тебя коллективу никакой.
– А от тебя, что ли, есть польза?
– Оценки у меня лучше всех. И хвостов нет.
– Выходит, надо спасать только тех, у кого успеваемость хорошая? Глупость несусветная!
– Поддержу! У Ильинского вон пять хвостов, зато первенство по гребле. Мы без него никаких призовых мест не займем.
– Вы о чем вообще? Какие призы, какая гребля? Спасаться надо.
Аудитория снова пыталась шутить, но веселье выходило каким-то натужным. Видимо, студенты начали проникаться серьезностью момента. Озеров внимательно наблюдал. Новоназначенный старпом по-прежнему не мог определиться.
– Скукота… – Красавец Кобахидзе, сын графа и любимец юридического факультета, вдруг полез за пазуху, достал портмоне с золотым вензелем и небрежным жестом вытащил оттуда три красных десятки. – Пургин, даю вам тридцать рублей за мое внеочередное освобождение.
Лиза восторженно ахнула и прижала ладони к щекам.
Пургин пошел такими же красными, как червонцы, пятнами.
– Да как вы смеете?
– Мало? – выгнул бровь Кобахидзе. – Пятьдесят.
– Вот морда графская… – прошелестел злой шепот с задних рядов.
– Из-за таких, как ты, на «Титанике» и выжили только богатые, – поддакнул кто-то.
– Каждый спасается как может, – усмехнулся Кобахидзе.
– Ну, если дело в деньгах, то мне и сотни не жалко будет. – Княжич Щепин-Ростовский, обладатель не меньших капиталов, но гораздо более скучной внешности, постоянно соперничал с Кобахидзе за право шиковать.
– Уберите ваши деньги, – бросил Пургин. – Я не продаюсь.
– Захар, а Захар, – раздался вдруг голос из середины. – Мы же друзья. Я тебя знаю десять лет. Неужели ты позволишь мне умереть?
– Нет, я… – Пургин заволновался еще сильнее. – Слава, конечно, я тебя выпущу.
– А почему его? Чем он лучше?
– Что мы вообще его слушаем? Кто дал ему право решать?
– Правильно! В отставку его! Требуем смены руководства!
Шум нарастал. Студенты спорили. В суматохе вдруг раздался громкий рев:
– Тихо!
Все примолкли.
Спортсмен Денис Ильинский, чемпион по гребле, встал и расправил широченные плечи.
– Развели, понимаешь, свару. Значит так, Пургин. Старпом из тебя никакой. Я сейчас спущусь, займу твое место и сам буду решать, кто выйдет первым.
Для убедительности Ильинский подергал бицепсами. Левым. И правым. Тонкая ткань рубашки опасно натянулась, грозя порваться. Лиза на игру мышц тоже обратила внимание и издала приглушенный писк.
Пургин мысленно сравнил свои хлипкие габариты с восемью пудами гребца и растерянно обернулся к преподавателю.
Озеров улыбался и хлопал в ладоши.
– Браво! Отличный ход, я ждал его. Что ж, старпом Пургин, я вижу, вы в растерянности. Поэтому дам вам некоторое преимущество, не нарушающее, впрочем, правил игры.
Могислав Юрьевич дотянулся до кожаного саквояжа, вытащил оттуда что-то небольшое, подошел к Захару и вложил тому в руку. Потом вновь удобно устроился, опершись на стол. Поправил шейный платок.
Пургин помрачнел еще больше, взмахнул рукой, и теперь Соня разглядела, что он держит.