Утешев громко выдохнул. А родственники загудели как стая ос.
– Ну, бабуля, уж благословила так благословила!
– Приют для животных… Это ведь можно оспорить, да?
– Да все можно оспорить! Кстати, кто этот Самарин, черт возьми?
– Это полицейский, что ее дело об убийстве ведет.
– Вот это поворот! Так, может, он сам ее… того? И колечко прихватил!
– Я его видела! Сзади сидел! Чернявый такой. Сейчас мы его допросим. А то ишь выдумал…
Ощущая всей кожей нарастающее недовольство, в котором солировала горластая Клара Аркадьевна, Митя сделал самое разумное, что совершил бы на его месте любой рассудительный человек. Пусть даже и представитель власти. Пусть даже при табельном оружии.
Удрал.
Выскочил на крыльцо, пытаясь как-то прийти в себя и осмыслить произошедшее за последние минуты. Это что же теперь выходит, он тоже подозревае-мый?
– Похоже, вам надо выпить.
«Африканский акробат» стоял на тротуаре, засунув руки в карманы и запрокинув лицо к солнцу.
– Я на службе, – механически ответил Митя.
Зубатов прислушался к звукам, доносящимся из-за закрытой двери. Дребезжащий тембр Клары Аркадьевны отчетливо заглушал остальные голоса: «Кажется, он выскочил на улицу! Надо там посмотреть!»
Лазарь Платонович покосился в сторону ближайшей подворотни и мотнул головой:
– Бежим!
И они побежали.
Глава 9,
В которой все делают ставки
– Ну что, как прошла седьмая партия?
Сотрудники редакции «Московского листка» бросились к Матвею Волку, который заведовал спортивным отделом и сейчас заходил в кабинет со свежей телеграммой.
– Ничья, – ответил Волк.
Часть репортеров и машинисток радостно заорала, другая же разочарованно загудела. Матвей Иванович вот уже несколько недель, с тех пор как в Гаване начался чемпионат мира по шахматам, был самым востребованным сотрудником газеты. Именно он приносил после обеда телеграмму с результатами последнего матча. И именно он заведовал банком средств, собранных на тотализаторе.
В «шахматном казино» участвовали все. Даже главред Валерий Сергеевич поставил целый рубль на Ласкера. Соня посчитала, что больше шансов в этой борьбе у Капабланки, сделав ставку в десять копеек.
К исходу седьмого матча лидировал молодой кубинец, выигравший одну партию. Остальные схватки были сведены вничью. Коллектив принялся дружно обсуждать последние новости.
– Ласкеру просто нужно время! Погодите, он себя еще покажет.
– Ему, говорят, местный климат совсем не по душе. А Капабланке, видимо, и родные пальмы помогают.
– Двадцать три хода! Кажется, они оба уже устали.
– Ну, по крайней мере у Хосе Рауля одна победа уже в кармане.
Через несколько минут возле Матвея Волка остались лишь самые азартные сотрудники. Там уже велось доскональное обсуждение партии с анализом каждого хода. До Сони то и дело из клубов папиросного дыма долетали фразы: «ортодоксальная защита», «отказанный ферзевый гамбит», «атака Рубинштейна»… Наконец в ход пошла шахматная доска, поскольку словесные аргументы в споре уже не работали.
Под мягкий стук шахматных фигур и печатных машинок Соня вытащила из коробки очередную пачку писем. Сверху, как обычно, лежал свежий опус Непейкова.
На этот раз поэт тоже решил почтить своим творчеством мировой матч:
Непейков виртуозно умел пренебрегать не только рифмой, но и расстановкой ударений.
Соня пополнила непейковское собрание сочинений и открыла очередной конверт. Буквы на бумаге были кругленькие и ровные, как будто их писала старательная ученица. Это Соня знала по себе – сама писала так же лет до двенадцати, пока не стала торопиться, и почерк, к разочарованию матери, не испортился.
«Приветствую вас, уважаемая редакция газеты “Московский листок”!
Мне больше не с кем поговорить, и желание высказать переполняющие меня чувства, надеюсь, может быть удовлетворено в эпистолярном жанре, пусть даже в виде монолога. Видит Диос, я всю жизнь обращаюсь к себе, не получая должного отклика. Ибо сущность моя не что иное как набор заданных правил и установок, и требовать от нее нетривиальных ответов на риторические вопросы довольно нелепо, не так ли?
Поэтому обращаюсь к вам, как к незримому собеседнику, которого мысленно представляю перед собой в надежде, что он хотя бы выслушает, не перебивая и не возражая моим, быть может, глупым измышлениям…»
Соня машинально потянулась в карман за конфетой, как делала всегда, когда находила что-то любопытное. Эти строки чем-то ее зацепили, и она продолжила чтение: