- Там крысы водятся...
- Размером с корову! - предположил Вомбат.
- Нет, с виду обычные. Железа у них какая-то специальная появилась. Наркотики вырабатывает.
- Как это - наркотики? - Командир поморщился: очередная байка. Таких бредовых историй сейчас тьма-тьмущая гуляет. Жаль только, что половина из них правдой потом оказывается.
- А так: пробежит такая мимо, прыснет из этой железы - у тебя и крыша поехала...
- Галлюцинации?
- Ну.
Мужики пока этих подробностей не знают. Завтра утром Командир встречается с Зеленым и с кем-то из пресловутого Центра. Обещали противогазы и карту тоннелей метро. Разберемся. Пургена придется оставить здесь. Будем для важности считать, что эта загаженная дыра - наш базовый лагерь. Все ж Гаражи. Не Труба и, уж во всяком случае, не Железка. Не говоря уж о ТЭЦ.
Вомбат подошел к Диме. Рядом спал Леня, постанывая во сне, бережно положив на пол замотанные бинтами руки.
- Подъем! - Стармех проснулся моментально. - Дежурить. - Передал часы, засомневался, не покурить ли еще раз перед сном, да раздумал. Завтра день обещает быть трудным.
ИНТЕРЛЮДИЯ II
- Оксана Сергеевна, вы меня слышите?
- Да.
- Как вы себя чувствуете?
- Хорошо.
- Голова не кружится.
- Голова... Немножко... В ушах шумит...
- Расслабьтесь. Вспомните, как это было в прошлый раз. Дышите глубоко. Слышите музыку?
- Нет... То есть... Да...
- Сосредоточьтесь. Вы знаете, куда отправляетесь?
- Да.
- Думайте только об этом. Приготовились. Я начинаю считать. Когда я назову цифру "пять", вы крепко заснете. Раз. Два. Три. Четыре. Пять.
В углу детской мягко-мягко мерцает маленькая лампадка. Застыли образа в дорогом золотом окладе. Очень-очень дорогом. Няня, правда, этого не одобряет и ворчит - мол, на такие деньги... и начинает перечислять, что можно было бы сделать на такие деньги. Но тут слушать ее становится совсем неинтересно, потому что говорит она про надоевшие еще в гимназии "штуки ситца" и тому подобное.
За окном - осень... октябрь. Тяжелые розовые шторы с кистями задвинуты неплотно; в узкую щель пробивается свет мотающегося на ветру уличного фонаря. Дождь... Моросит, окутывая фонарь облаком серебряных искр. Тихо. В двухэтажной квартире красивого дома на Большом проспекте Петроградской стороны все спят. По соседству с детской похрапывает нянюшка. Уже старенькая, подслеповатая, но любимая. Верный хранитель нехитрых тайн двенадцатилетней хозяйки комнаты с розовыми шторами. Девочка со странным именем Соломонида (по-домашнему - Соля, Соль, иногда даже - Солонка, но она никогда не обижается) лежит сейчас без сна под теплым одеялом. Она подозревает, что как раз сейчас в темной гостиной собрались на ночное бдение все домовые квартала. Девочка не очень верит в домовых, но иногда так хочется, чтобы они были...
За гостиной - папин кабинет. Папа - знаменитый изобретатель. Он сейчас в отъезде. Война, и он, генерал, почти не бывает дома. Мама говорит, что папины новые пушки вгонят ее в гроб скорее тевтонов... Но это она так шутит.
Потом - библиотека, потом - комнаты старших братьев. Обе пусты. Миша уже три года на фронте, штабс-капитан, полный георгиевский кавалер, получил от государя золотое оружие за храбрость... Алеша только-только закончил юнкерское училище и тоже воюет... Как хотелось бы девочке оказаться рядом с ними! Сестрой милосердия... вынести с поля боя... спасти...
Трое старших сестер тоже не всегда ночуют дома. Елена, вторая после Миши, - доктор и все время в госпитале, врачует раненых. Таня и Наташа, двойняшки, еще учатся, тоже на докторов. И все время подле старшей. А у Елены есть и жених! Полковник Кутепов. Девочке Соле он очень нравится. Тоже воюет... Ах, ну когда же кончится эта глупая война! Чтобы все снова собрались в огромной гостиной... И чтобы было Рождество...
А еще в квартире есть мама. Совсем рядом, по другую сторону от детской. Там у нее будуар, полный самых-самых удивительных штуковин. Среди них - маленькая часовенка, самая настоящая, освященная митрополитом... Мама очень набожна. А вот она, Соль, не слишком. Ведь если бы и впрямь был добрый Боженька, разве позволил бы он, чтобы папу и брата Ксени, лучшей подружки, соседки по парте, убили бы в один и тот же день? Ксеня после этого стала совсем-совсем седой, точно древняя Маланья, побирушка на паперти...
Девочка Соль лежит без сна. За окнами, что заклеены на зиму вощеной бумагой, уныло стучит дождь. Мерцает лампадка. За стеной похрапывает нянюшка. А Соль крепко помнит тревожные глаза мамы... и сухой, надтреснутый голос Елены, когда та ненадолго заскочила домой перед ночным дежурством:
- Они вот-вот взбунтуются... Мама, наверняка будут погромы. Забери Сольку, и перебирайтесь к нам. Госпиталь все ж... много офицеров... А у них - оружие...
- Господь не допустит... - жалобно возражает мама, и девочка Соль знает, что дело плохо.
- Господь помогает тем, кто сам себе помогает, - хмуро бросает Елена. - Андрея, работника, отошли. А то не ровен час...
Мама молча кивает. После того как Ленка танцевала с самим государем на балу, устроенном для лучших докторов и сестер милосердия, мама преисполнилась к ней неимоверного уважения.
- Я наш дом не брошу, - тихо говорит мама, и Соль вздрагивает. Когда у мамы такой голос, это значит, что от своего она не отступит. Лена это тоже знает.
- Я постараюсь... прислать кого-нибудь из друзей... - все так же хмуро роняет она и уходит в сыплющую дождем ночь. Ей нельзя задерживаться. Докторов не хватает, и раненый может умереть, если она опоздает...
И девочка Соль слышит, как мама молится.
А потом приходят трое друзей Лены. Трое офицеров - поручик, капитан и уже немолодой грузноватый полковник. Семеновна поит их горячим чаем со своими неподражаемыми пирогами, вполголоса ругая каких-то бунтовщиков... Сейчас все трое гостей дремлют, не раздеваясь, в буфетной. И Соль помнит, как седой полковник, чем-то неуловимо похожий на папу, церемонно целует маме руку и негромко говорит ей (он не хочет, чтобы Соль слышала, но у нее такой острый слух!):