Да... Тогда Родька вытащил его. А Настя? Настю они не вытащили...
Сидеть на ступеньках становится холодно. Глупость какая-то. Сам же вызвал в Москву, а теперь исчез. Может, будет заседать до вечера. Или к зазнобе поедет. Уж лучше ему по телефону дозваниваться.
Теперь пошел снег, ворсистый, как утром, когда он ехал в поезде. Скамейки, стволы, люди — все бело. Снежинки тают на щеках, облепляют брови, виски. Шины автомобилей утюжат снег, превращая его в грязь. «Вернуться домой?» — лениво думает он.
Олег заходит в магазин и от нечего делать накупает «жигулевского». Затем бредет еще квартал, замечает зеленый огонек такси. Что ж, очень кстати. Он поднимает руку. Таксист притормаживает.
— Не найдется ли, шеф, сигаретки? — Он плюхается на заднее сиденье.
Безусый ухмыляется на «шефа», щелчком выталкивая две «Краснопресненских».
— А куда поедем, дядя?
— К Разгуляю, — морщится Олег, получив за «шефа» «дядю».
VI
Семья Тихонькиных жила в новом доме, принадлежащем заводу, в самом конце Щербаковки, там, где улица переходит в Измайловский парк.
Родиону уже приходилось бывать здесь из-за того, что Васена Николаевна уже много месяцев была прикована к постели, — и каждый раз он должен был испрашивать разрешения на это в коллегии. Подменять Вяткина он не собирался, но что поделаешь, коли складывается такая ситуация? Не отступать же.
Теперь он сидит с Васеной Николаевной, разморенный круто заваренным чаем, вареньем из айвы и длинной, с частыми паузами беседой, с удивлением обнаруживая, что Тихонькина уже встает, хозяйничает, и коря себя за то, что невольно нарушил предписание, запрещающее адвокату посещения на дому. Полог, отгораживающий часть комнаты, где находится угол Михаила с его кроватью, тумбочкой и аквариумом на окне, теперь снят. Ненужными кажутся сейчас хрустящая накрахмаленная наволочка, узорчатое зеленое покрывало, рыбы, снующие в освещенном аквариуме.
— Убийство не могло произойти так, как это описывает Михаил, — решается Сбруев, мешая ложечкой в стакане. — Еще не поздно поправить ошибку, если она допущена.
— Зачем вы это? — Тихонькина поднимает умные тоскливые глаза. — Все пережито! И старика не тревожьте, он в этом суде полжизни оставил. Не лишит бог здоровья — дождемся сына, а приберет — и на том спасибо.
— Я не собираюсь беспокоить Гаврилу Михайловича, — хмурится Родион. — А тот сапожный нож, которым Михаил якобы ударил Рябинина, так и сгинул. В речке ничего не нашли... — Он медлит. — Чем же работает Гаврила Михайлович?
— У него еще два ножа имеются, такие же точно.
— А всего три было?
— Три.
— И все одинаковые?
Она кивает.
— Можете мне показать?
Васена Николаевна приносит оба ножа.
Блестящие, заточенные до рукоятки куски металла — без футляра. Он осматривает один из ножей, затем кладет его на стол. Прикоснувшись к скатерти, нож цепляет нитку. Родион перекладывает нож на тарелку.
— Острые, — говорит Васена Николаевна.
— Да, острые, — подтверждает он. — И третий такой же острый?
Она кивает. Вид ножей ей неприятен.
— Теперь подумайте, — говорит он. — Нож этот я на одно мгновение к скатерти прислонил и то нитки чуть попортил. Как же Михаил два часа во время сеанса держал нож в рукаве? Да и потом, уже после драки, он до вечера таскал его в кармане, пока в прорубь не бросил?.. И ни одна ниточка в кармане или в рукаве не повредилась? Под микроскопом исследовали.
Родион раскуривает сигарету...
— Опять неувязка. Медицинская экспертиза показала, что одна рана у убитого по краям рваная, как от деревянной рукоятки. — Родион отодвигает чашку. — Не сходится, понимаете?