Она кивком здоровается с ним.
— Можете теперь говорить? — уточняет он, пристраиваясь рядом.
Римма чуть отодвигается.
— Не хочу, чтоб мама знала. Она так нервничает, когда я занимаюсь Мишей. — Римма сдергивает левую перчатку. Один палец, другой. — Не бросишь ведь друга в беде. Хотя помочь ему трудно. До конца только он знает, как все было. Вернее, я тоже подозреваю... но доказать не могу.
— Что же вы подозреваете?
— Ему гордость не позволяет, чтобы другие пострадали больше, чем он. Понимаете? В особенности Кеменов.
— Почему?
— Ну как это почему? — Она хмурит лоб, тонкие брови подрагивают. — Потому что друзья. А что тут такого? Это честно.
— Честно? Это ведь не с папой поссорился. — Родион еле сдерживается. — Какое право он имеет распоряжаться своей жизнью и жизнью других? Что он знает о ней?
Теперь она и вовсе обижается:
— Значит, знает.
— Но д р у г и е - т о не думают о Михаиле.
— При чем здесь другие? — Голос Риммы звучит вызывающе. — Для Михаила это дело принципа. Вы его плохо знаете. Он ведь очень умный. И принципиальный.
— Какая это принципиальность! — отмахивается Родион.
Она возмущается:
— Да вы что, вправду не понимаете? Или притворяетесь? — Глаза ее сверкают. — О н их втянул в драку. — Лицо ее горит, губы дрожат. — Они из-за н е г о побежали за Рябининым, чтобы е г о, Михаила, защитить.
— От кого защищать-то? Рябинин никого не оскорблял.
— А это уже роковая ошибка. — Лицо ее становится печальным. — Привязался в кино Шаталов, а убили Рябинина. Вот что ужасно! Но и ошибка тоже произошла из-за Михаила. Он обязан был их остановить, да не смог. Он считает, что виноват один.
— Вот вы как думаете... — Родион достает сигарету. — И вам не жаль Михаила? — Он замолкает, представляя, что ждет Тихонькина, если ошибку не исправят.
— Смотрите, — Римма распахивает сумку, — вот!
В зыбком свете фонаря Родион видит листок со знакомым почерком. Положительно последние двое суток он будто идет по следам этого почерка. Он осторожно берет листок из рук Риммы, медленно вчитывается в строки Тихонькина:
«...хотелось бы сказать многое, но нельзя. Надеюсь, ты когда-нибудь узнаешь всю правду, а пока это останется для тебя загадкой. За себя не боюсь, но не хочу, чтобы друзьям было хуже, чем мне. Ведь все произошло из-за меня. Поэтому я считаю, что с а м ы й б о л ь ш о й с р о к должен получить я. Может быть, другой так не сделал бы, но я иначе поступить не мог. Попробуй понять меня и догадайся обо всем сама...»
— Это уже не для вас. — Римма отбирает записку. — А теперь вы как думаете?
— Так же, как и раньше. Ничего это не меняет. — Он старается передать ей свою уверенность. — Разве дело в одном Михаиле? Если уж у вас все разложено по полочкам, то объясните мне, почему Кеменов п р и н я л эту жертву? Ну, допустим, Михаил сам все решил. Но почему остальные так охотно спрятались за его спину? А Васена Николаевна? Она-то не может же согласиться с решением сына.
Римма молчит. Он придвигается поближе, видит темные жесткие волосы, детский профиль, скошенные в смятении глаза.
И в какие-то секунды время смещается далеко назад.
...Вода, круглые пластинки льда, покачивающиеся на мелкой волне, яхта. Ветер почти утих, и только что вздутые паруса обмякли и сморщились.
Он стоит, глядя на монгольский профиль Наташи, подчеркнутый капюшоном. Она давно уже смотрит не отрываясь на воду. Примостившись на одной из льдин посреди реки, сидят две галки. Серо-черные клювы уткнулись в шейный пушок друг друга. «Скажи, — прерывает молчание Наташа, — если чутье тебе подсказывает, что перед тобой преступник, он тяжко виноват в несчастье других, ты все равно воспользуешься неосведомленностью обвинения и будешь настаивать на своем?..»
У него начисто пропадает охота быть откровенным, любить ее, пропасть с ней на дне яхты. «Знаешь, порой мне кажется, — на глаза Наташи навертываются слезы, — что тебе не так правда важна, как твой...» — «Ну что ты затеяла это сейчас? — раздраженно отмахивается он. — Ну, если хочешь, да, в любом случае я буду настаивать на соблюдении закона, — делает он над собой усилие. — Я не имею права поддаваться своим ощущениям, симпатиям или антипатиям». — «Даже если ты уверен, что этот человек изворачивается и лжет? Он покалечил чью-то жизнь и хочет уйти безнаказанным? И тогда ты будешь за него?»
Он ищет глазами льдину с двумя припавшими друг к другу галками, но ее уже не видно.
«Да, бывает так. — Что ж, кое-что он попытается все же объяснить ей. — Следствие только предполагает виновность, а доказать ее не может. Обязанность адвоката настаивать на соблюдении всех норм, чтобы ни один человек не был осужден по подозрению».