— Спасибо. Они предлагают то, что называют дружбой или чем-то в этом роде — название не имеет значения — а в обмен на эту великую честь хотят ваше сердце, вашу жизнь, ваше будущее, ваше… не хочу быть грубой, но вы прекрасно знаете, о чём я. Мужчины не способны к дружбе: я знаю, о чем говорю, уж поверьте. Здесь нет ни одного, от адмирала Хэддока до этого юного щенка викария, кто бы не попытался… я уж не говорю об Индии. За кого, чёрт возьми, они меня принимают? — воскликнула она, хлопнув по ручке кресла. — Единственным честным оказался Саутгемптон, который прислал ко мне старушку из Мадраса с сообщением, что был бы рад взять меня на содержание; и, честью клянусь, если бы я только знала, какой будет моя жизнь в Англии, в этой грязной дыре, среди одной лишь хлещущей пиво деревенщины — я, может быть, и позволила бы себя уговорить. Как вы думаете, на что похожа моя жизнь здесь, без гроша и под каблуком у вульгарной, претенциозной, невежественной женщины, которая меня терпеть не может? И что за будущее меня может ждать по мере того как увядает моя красота — единственное, что у меня есть. Послушайте, Мэтьюрин, я говорю с вами откровенно, потому что вы мне симпатичны, вы мне очень симпатичны и, я думаю, расположены ко мне; вы едва ли не единственный мужчина в Англии, которого я могу считать другом — доверять как другу.
— В моей дружбе вы можете не сомневаться, — угрюмо сказал Стивен. После долгой паузы он с потугой на весёлость добавил:
— Вы не совсем справедливы. Вы выглядите до невозможности желанной — это платье, в особенности его декольте, воспламенило бы святого Антония, и вам это прекрасно известно. Нечестно провоцировать мужчину и затем называть его сатиром, если провокация удалась. Вы же не какая-нибудь мисс на выданье, ведомая бессознательным инстинктом…
— Вы мне говорите, что я провоцирую? — вскричала Диана.
— Конечно. Именно это я и говорю. Но я не думаю, что вы осознаёте, насколько мучаете мужчин. В любом случае, вы рассуждаете от частного к общему: вам повстречалось несколько мужчин, которые пожелали вами воспользоваться, и вы далеко зашли в рассуждениях. Но не все французские официанты рыжие.
— Они где-нибудь да рыжие, и это рано или поздно проявляется. Но я действительно верю, что вы, Мэтьюрин — исключение, и поэтому я вам доверяюсь и не могу вам даже передать, какое это утешение. Я выросла среди умных людей — они вели себя довольно распущенно в Мадрасе и ещё хуже в Бомбее, но это были умные люди, и Боже, как мне их не хватает. И какое это облегчение — иметь возможность говорить свободно, после всего этого барахтания в околичностях.
— Ваша кузина София умная девушка.
— Вы действительно так считаете? Ну, она действительно неплохо соображает, если хотите, но она девица — мы с ней говорим на разных языках. Я допускаю, что она красива. Она действительно красива, но она ничего не знает — откуда ей знать? — и я не могу ей простить её богатства. Это так несправедливо. Жизнь так несправедлива.
Стивен ничего на это не ответил, но принёс ей мороженое.
— Единственное, что мужчина может предложить женщине — это брак, — продолжала она. — Равный брак. У меня есть ещё четыре или пять лет, и если я за это время не найду себе мужа, то… А разве его найдёшь в этой унылой глуши? Я очень вам противна? Я хочу отпугнуть вас, вы знаете.
— Да, мне известны ваши мотивы, Вильерс. Вы мне вовсе не противны — вы говорите как друг. Вы охотитесь, и ваша свора видит зверя.
— Хорошо сказано, Мэтьюрин.
— Вы настаиваете на равном браке?
— Это самое малое. Я бы презирала женщину, которая в силу малодушия или слабости характера позволила бы себе мезальянс. Один ушлый молокосос, стряпчий в Дувре, был настолько дьявольски самонадеян, что сделал мне предложение. Я в жизни не чувствовала себе такой униженной. Да я скорее пошла бы к позорному столбу или присматривала бы за Заварочным Чайником до конца дней своих.
— Опишите своего зверя.
— Я не привередлива. У него должны быть какие-то деньги, конечно — к чёрту рай в шалаше. Он должен иметь хоть какие-то мозги, не должен быть ни уродом, ни дряхлым стариком — адмирал Хэддок, к примеру, в мои рамки не вписывается. Я не очень настаиваю, но всё же предпочла бы, чтобы он был способен сидеть на лошади и не слишком часто падать с неё; и ещё мне бы хотелось, чтобы он не имел слабости к вину. Вы не напиваетесь, Мэтьюрин — это одна из вещей, которые мне в вас нравятся. Капитана Обри и добрую половину прочих мужчин придётся сегодня относить в постель.
— Нет, я люблю вино, но не считаю, что оно влияет на моё здравомыслие: во всяком случае, нечасто. Однако сегодня я выпил много. Но раз уж разговор зашёл о Джеке Обри — вам не кажется, что вы немного опоздали на это поле? У меня такое впечатление, что сегодняшний вечер может стать решающим.