Это было единственным разумным объяснением — для матроса болтаться в битком набитой гавани, охваченной самой лихорадочной за последние годы вербовкой, было верхом легкомыслия; но на ленточке шляпы в руках Бондена не было названия корабля, и что-то в его радостном лице подавало некоторую надежду.
— Нет, сэр, — сказал Бонден. — Так это, наш Джо, — махнув большим пальцем в сторону своего товарища (конечно: Джозеф Плейс, кузен Бондена, баковый, вахта правого борта — пожилой, довольно глупый, но вполне сносен, когда трезв, и прекрасно вяжет талрепные кнопы — трезвый и безмолвный), — сказал, что вы снова на плаву, так что мы явились из Приддис Хард — к вам добровольцами, если у вас найдется для нас местечко.
И Бонден опять засветился радостью, настолько сильной, насколько позволяли приличия.
— Для тебя я сделаю исключение, Бонден, — сказал Джек. — Плейс, тебе придётся заслужить себе место тем, что ты научишь наших юнцов плести талрепный кноп.
Эта шутка была слишком сложна для Джозефа Плейса, но он выглядел довольным и дотронулся костяшкой большого пальца до лба.
— Мистер Паркер, занесите этих людей в список экипажа, пожалуйста: Плейс — баковый, Бонден — старшина моей шлюпки.
Спустя пять минут они уже сидели в катере — Бонден у руля, как он, бывало, сидел у руля во многих кровопролитных вылазках Джека на испанский берег. Как ему удалось сохранить свободу в такое время, как он умудрился пробраться через кишащий вербовщиками порт? Спрашивать его самого явно было бесполезно; он бы просто нагромоздил кучу небылиц. Так что, пока они приближались к смутно виднеющемуся входу в гавань, Джек только спросил:
— Как твой племянник? — имея в виду Джорджа Люкока, весьма многообещающего юношу, которого он произвёл в мичманы на «Софи».
— Наш Джордж, сэр? — тихо переспросил Бонден. — Он был на «Йорке».
«Йорк» затонул в Северном море вместе со всей командой.
— И всего-то был обычным матросом: его насильно забрали с вест-индийца.
— Он бы далеко пошёл, — сказал Джек, покачав головой. Он как будто снова увидел этого молодого человека, сияющего от радости — только что стал мичманом — в лучах средиземноморского солнца; и блики на полированной меди секстанта, символа квартердека, когда он замерял высоту полуденного солнца. И ещё он вспомнил, что этот «Йорк» вышел с верфи Хикмана; что были разговоры, будто его отправили в море с тимберсами в таком состоянии, что не нужно было фонарей в трюме: хватало света от гнилого дерева. В любом случае, он был явно не в состоянии выдержать сильный шторм в Северном море, которое стольких женщин сделало вдовами.
Эти мысли одолевали его, пока они петляли между судами, пригибались под канатами, протянувшимися к огромным смутным очертаниям трёхпалубников, пересекали путь бессчётным лодкам, сновавшим туда-сюда; иногда лодочники разражались в их адрес руганью или отпускали остроты — один раз из-за буя донёсся крик «Эй, там, Ошибка плотника!», сопровождённый гомерическим хохотом — это испортило Джеку настроение.
Стивен всю дорогу молчал как рыба, пребывая в какой-то мрачной задумчивости, и настроение Джека немного поднялось, только когда они подошли к причалу — от вида Пуллингса, который стоял на пристани со своими родителями и поразительно хорошенькой девушкой, милым маленьким розовощёким созданием в кружевных митенках, с огромными синими глазами и крайне встревоженным выражением лица. «Забрать бы её к себе домой и держать там как кошечку», — подумал Джек, глядя на неё сверху вниз с большой благосклонностью.
Пуллингс-старший фермерствовал возле Нью-Фореста и привез с собой пару молочных поросят, огромное количество королевской дичи и пирог, для которого пришлось выделить отдельный стол; кабачок же предоставлял черепаховый суп, вино и рыбу. Прочие гости в основном были юными лейтенантами и штурманскими помощниками, и начало празднования было несколько натянутым и куда более отдавало поминками, чем хотелось бы. Мистер Пуллингс-старший держался скованно и, произнеся речь об их признательности капитану Обри за его доброту к их Тому так тихо и невнятно, что Джек уловил едва ли половину, занялся своей бутылкой с убийственным молчаливым усердием. Впрочем, молодые люди все успели проголодаться, поскольку их обеденный час давно прошёл, и огромное количество поглощённой ими еды пробудило к жизни и разговор. Вскоре он превратился в ровное гудение, звучал смех, веселье стало всеобщим, и Джек смог расслабиться и уделить внимание негромкому доверительному рассказу миссис Пуллингс о том, как она переживала, когда Том сбежал на флот «без смены белья, и переодеться ничего не взял, даже свои добротные шерстяные чулки оставил».