Увидев меня, Арина, удивленно хлопающая своими длинными ресницами, испуганно отшатнулась и задела стопку карт, сложенных на краю стола. Тех самых, которые так усердно заполнял Спольников.
Девушка, бормоча извинения, сразу кинулась собирать карты с пола, а Спольников наконец посмотрел на нас с Рожковым.
Его глаза распахнулись.
– О Господи! Маша! Что случилось?.. – Антон торопливо поднялся с места и направился к нам с Эдуардом Валентиновичем. – Кто это сделал?
– Всё те же, – дежурно буркнул Рожков за меня.
Антон уже через долю минуты стоял напротив меня. По его глазам, а знала я Спольникова ой как хорошо, я уже видела, как искорки лютого гнева зарождаются где‑то у него внутри. Ну, Дэн, держись. Не знаешь ты, с кем ты связался. Если на мне‑то ездят так, что мама не горюй, то на тебе следа не оставят, так и знай. Но сам напросился.
Поправив свои квадратные очки в чёрной оправе, Антон осторожно взял меня за лицо и, медленно поворачивая мою голову, осмотрел раны.
Снова послышался грохот чего‑то упавшего на пол. Я удивленно выглянула из‑за плеча Спольникова. Красная как рак Арина в очередной раз что‑то быстро подобрала с пола и водрузила на стол Антона.
– Прошу прощения, – прошептала девушка.
Антон отмахнулся, затем взял меня за руку и повёл к кушетке.
Усевшись поудобнее на эту самую кушетку, я вытерла кровь с уголка губ и скептически посмотрела на то, как она размазалась по моей руке. Больно‑то как…
– Антон, ну как, жива‑то Машка будет? – спросил вдруг Эдуард Валентинович.
– Конечно, конечно, – вежливо, но прохладно улыбнулся Антон. Он был зол, ужас как зол, просто взбешён. – Ещё как. Вы не волнуйтесь. Спасибо вам, Эдуард Валентинович.
– Тогда пойду я, наверное, а, Машка? – как‑то уж очень растерянно пробормотал Рожков – видно было, что уходить ему не хотелось, а надо было. – А то меня Колька там ждёт, кабы не спалил что… А то всю ночь колупаться там будем… Справитесь тут без меня?
Антон усмехнулся.
– Эдуард Валентинович, идите, конечно! Справимся. И можете не беспокоиться, я Машу в обиду не дам.
«Козёл», – подумала я, исподлобья глядя на Спольникова. Рожков‑то, конечно, ни про какие опыты ничего не знал. Тот подмигнул мне, и я, чуть покраснев, улыбнулась ему в ответ. Повернувшись к Рожкову, я поблагодарила его:
– Ещё раз большое вам спасибо, Эдуард Валентинович. Если бы не вы, вот уж поистине не знаю, что бы со мной было…
– Эх, Машка!.. Найду я управу на сволочь эту! – Рожков раздосадованно махнул рукой. – Найду, точно тебе говорю!..
Эдуард Валентинович ушёл, и Спольников повернулся к Арине.
– Арин, сходи, пожалуйста, к операционной, покарауль Давыдова. Расскажи ему всё, как освободится, и пусть сюда идёт. Ладно?
– Да, Антон Дмитриевич, – процедила она. – Конечно.
Арина поджала губы, глядя на Спольникова с непомерной досадой, даже обидой, блестящей в глазах. Ревнует, чего уж. Дура. Эта Арина не в себе, вот точно.
Медсестра ушла. Ожидая Спольникова, я подняла лицо и окинула взглядом стол Антона: бумаги на столе были сложены в ровные стопки; маленькие мензурки, градусники, куски белоснежной ваты и склянки с кровью стояли чуть поодаль в некоей хаотичности. Я была уверена, что после того, как уйду, Спольников, как настоящий педант, с особой аккуратностью расставит все свои вещи по местам.
Некоторое время я молчала, глядя в одну точку на сером потёртом линолеуме, застилающем пол. Скрипнула дверца деревянного шкафа, выкрашенного в белый цвет, зашуршал картон. Спольников взял что‑то с полки и почти сразу поставил обратно. Я смотрела вниз и едва ли видела всё это, однако была так напряжена и сосредоточена на угнетающем меня напряжении, что любая деталь, мной подмеченная сейчас и ранее, позволяла мне живо представлять всё происходящее.
Послышались шаги.
Антон подошёл к кушетке, на которой я сидела без всякого движения, и разложил склянки на маленьком круглом столике: бинты, йод, пластырь, вата, стакан воды, обезболивающее и ещё что‑то. Кажется, перекись водорода.
Приняв обезболивающее, горькое до дрожи, я поморщилась. Наклонившись ко мне, Спольников осторожно начал обрабатывать раны на моем лице. Хотелось ударить его как следует, но толку‑то с этого будет чуть, разве что услада для души.