— Сделайте одолжение, — ответил тот любезно, хотя и с легким недоумением.
Я не помнил, когда в последний раз садился на велосипед. Больные ноги исключали для меня всякий спорт. Чего это я так осмелел? Конечно, хотелось избавиться от Артемьича, да и домашний коньячок бурлил в жилах, даря сумасшедшую надежду, что можно умчаться от этой плюгавой жизни в сияющие небеса.
По-женски забравшись на седло — у недомерков нет рамы, я оттолкнулся, круто вильнул рулем, едва удержав равновесие, и заработал педалями. Как-то сразу пришла уверенность.
Я расслабился, сел поудобнее и помчался в сторону проходной. Боли в ногах не было, видимо, тут задействованы другие мышцы, нежели при ходьбе. Вдохновленный забытой радостью быстрого перемещения в пространстве, я все сильнее и сильнее крутил педали, и ветер дивно холодил виски.
Почему-то я раздумал ехать к проходной и круто свернул влево на дорожку, ведущую к искусственным прудам. Слишком круто свернул и сразу понял, что не впишусь в поворот. Руль вышел из повиновения, резко затормозить — потянет юзом. Велосипед перескочил через бордюр из красного кирпича и вмазался передним колесом в рыхлую почву газона. Я кувырнулся через руль и распластался на земле.
Еще не до конца осознав случившееся, я увидел летящего по воздуху человека. Блеск его вытаращенных глаз слился в одну ослепляющую вспышку со сверком спиц пронесшегося надо мной велосипеда. Затем был хруст двух костлявых тел: чужой велосипед упал на мой, а возле меня с мягким чавком приземлился велосипедист.
Упавший мгновенно вскочил, из мыльной пены всклокоченной бороды несся испуганный добрый рокоток:
— Вы целы?.. Не ушиблись?.. — Теплые руки ощупывали мои плечи, ребра.
— Я умею падать, как доктор Гаспар Арнери. Помните «Три толстяка»?
— Слышал, но не читал, — успокоенно улыбнулся Артемьич. — Вы брюки испачкали.
— Чепуха! Позвольте, а где ваша штанина?
Он посмотрел на свою голую, жалкую, как сиротка, ногу. Поискал вокруг себя.
— Вот она. В передаче. Я, оказывается, не умею падать.
Он и правда не умел. Кроме потери штанины, он понес кровавый урон: рассадил скулу и бровь. Ободрано было и голое колено.
— Надо промыть раны. Пойдемте к дежурной сестре.
— Не хотелось бы. Домашний коньячок дает сильный выхлоп. Прогонят из санатория да и в профком напишут.
Я вспомнил, что у меня есть немного медицинского спирта для компрессов, и пригласил его к себе.
— Неудобно вас затруднять, — сказал он смущенно.
Мы почистились, подняли велосипеды. К нашей радости, казенное имущество не пострадало.
— Ну и кони нам достались привередливые! — вздохнул Артемьич, засовывая обрывок штанины в карман пиджака.
Мы двинулись к санаторию, ведя за рога наших обидчиков. Я старался понять, как успел Артемьич добежать до вестибюля, взять из стойки велосипед и догнать меня в спасительном усилии, когда вся моя жалкая одиссея длилась считанные минуты?..
Мы благополучно добрались до моего номера, не привлекши ничьего внимания, кроме вахтерши, понимающе и сочувственно покачавшей головой. Это была хорошая старуха, последняя из ветеранов санаторной охраны, которая никогда не стучала на отдыхающих в отличие от молодого энергичного пополнения. Те были бдительны и беспощадны, как лагерная ВОХРА, оттуда они, возможно, и пришли.
В номере Артемьич пошел в ванную, промыл свои раны, расчесал бороду, а граммулю спирта попросил разрешения принять как внутреннее. Я, разумеется, не возражал. Нашлась и закуска — курага.
Он выпил и подарил меня благодарным взглядом.
— Джордж Ноэль Гордон Карп, — произнес он тихо, внятно и значительно, как пароль.
— Как? — переспросил я, думая, что ослышался.
— Джордж Ноэль Гордон Карп, — повторил он с глубоким чувством.
— Что за симбиоз Байрона с Поэлем Карпом?
— Люблю обоих.
— A-а!.. Ну, Байрона вы, понятно, читали…
— Не пришлось. О нем — читал. Мне книжка Моруа попалась. Какой человек был! Богач, красавец, гений, член палаты лордов, спортсмен — живи и радуйся, а он поехал за греческую свободу сражаться и помер в расцвете лет. Я его как личность обожаю, а Поэля Карпа как писателя.
— Но ведь он печатается все больше в «Книжном обозрении», специальном издании.
— Постоянный подписчик! — Артемьич ткнул себя пальцем в грудь. — Жена «Работницу» выписывает для выкроек, а я «КО» для работы мозга и жизни души.
Так он еще и книгочей! Вот почему бросал он на меня заговорщицкие и намекающие на общую тайну взгляды: я член редколлегии его любимого печатного органа, дающего пищу уму и сердцу.