В работе тезисного характера мы не можем и не должны давать развернутых аргументации в пользу предложенной нами модели. Это — отдельная тема, волнующая нас постольку, поскольку она может иметь ключевое значение для судьбы перестройки.
Мы уже информировали общество в целом ряде публикаций о том, как конкретно происходит процесс оформления криминалитета в новый класс — криминальную буржуазию в ряде регионов страны и каким образом обеспечиваются интересы этого нового класса.
Мы говорили и о том, что переплетение феодальной бюрократии (частный случай — партократии) с криминальной буржуазией носит противоречивый характер, что новому классу уже надоело быть на побегушках у старых хозяев и что взятки отнюдь не исчерпывают многообразия преступных манипуляций в общегосударственном масштабе. Мы говорили о том, что по объективным, производственно-хозяйственным, финансовым, политическим обстоятельствам, равно как и по соображениям безопасности, верхушка криминальной буржуазии в СССР не может, не хочет и не должна входить в высшие бюрократические эшелоны, и более того — заинтересована в том, чтобы, натравив на бюрократию, как на хозяина мафии, народные массы, на деле пустить наше демократическое движение по ложному следу.
Мы утверждали и утверждаем, что в диалоге «черных вилл» с «красными кабинетами» роль хозяев уже не первый год играют владельцы «черных вилл», предпочитающие зачастую даже не выходить на гребень кооперативного движения. А коррумпированная бюрократия лишь исполняет приказы, а в тех случаях, когда не подчиняясь, держится за феодальную власть (разумеется, опять же в сугубо корыстных интересах), отстраняется с использованием весьма демократических и благородных мотивировок, после чего место сброшенного занимает отнюдь не более честный, а более послушный, покладистый, гибкий и управляемый бюрократ.
Мы обращали и обращаем внимание и на то, что «сброшенный» в ряде случаев уже сумел войти в пай с теми, кто его «опрокинул» «во имя торжества демократии и утверждения национальных интересов», и что раз так, то следует отличать «пертурбацию» (даже сопровождаемую радикальными заявлениями и сменами вывесок) от «революции».
Мы считаем своим долгом заявить о том, что, по нашим расчетам, на 1 января 1990 года, как минимум, 20 процентов бюрократии еще довольствовались кастовыми привилегиями и не входили в прямой альянс с теневыми структурами. Мы не пытаемся идеализировать эту часть общества. Мы хорошо знаем всю меру дефектности ее менталитета и воли. Мы просто пытаемся дать объективную расстановку групповых и классовых сил.
Мы констатируем, что регресс в нашем обществе дошел до той степени, что объективно в конце XX века мы можем вновь пользоваться, казалось бы, бесконечно устаревшим классовым языком, применять методологию, по сути, адресующую к концу XIX — началу XX века. Каково общество — такова и методология. Еще несколько лет социального регресса — и можно будет говорить о луддитах, латифундизме и о крестьянской войне.
И наконец, в преддверии важнейших (на первый взгляд кажущихся достаточно безусловными) изменений, которые должны произойти в ближайшее время, мы считаем необходимым сделать свой взнос в копилку общественных раздумий, альтернативных моделей, и главное — самой методологии анализа нашей действительности.
Политический процесс набирает скорость, противоречия нарастают лавинообразно. В этих условиях невозможно и далее описывать происходящее в координатах «правые — левые — центр». Вся практика серьезного анализа расстановки политических сил в современном обществе противоречит такому весьма поверхностному описанию.