— Мне нужно отправить сына в сад, — сквозь зубы. Чтобы не вцепиться в его глотку. Чтобы в него всего не вцепиться. Потому что слишком сильно нужно выплеснуть изнутри скопившееся.
— Я сам его отвезу.
— Сам. Сам. Бесишь, — ворчу и плетусь за полотенцем и сменной одеждой. Чтобы уже спустя пару минут медленно оживать под теплыми струями воды. Наконец просыпаясь до конца. А мышцы ноют, и дискомфорт во всем теле сковывает. Не получается расслабиться. Вообще никак. Особенно когда боковым зрением замечаю движение через запотевшее стекло душа. Он что, издевается? Или специально меня провоцирует?
— Я руки помыть, не отвлекайся. — Мне кажется, или он забавляется? Так сильно нравится играть? Не заигрывается ли?
— Спинку не помоешь? — Открываю дверцу, держа мочалку в руке. Потому что, блять, руки он мог помыть в этих хоромах где угодно и не обязательно было переться ко мне сюда. И вообще его поведение выбивается из привычного шаблона слишком сильно в данный момент. Все слишком сильное. Слишком не шаблонное.
— Мне еще варить кофе и будить Илью, ты же взрослая девочка, помоги себе сама. — А взгляд обжигает, будто на меня плеснули бензина и подожгли. Самоуверенная дрянь. Поимевшая мое загоревшее тело за эти пару секунд взглядом. Но даже пальцем не хочет шевелить. Вот почему он сдерживается? Я не понимаю. Что же такое произошло у него в голове, что он стоически терпит? Куда делись его: не могу не трогать, не могу не смотреть и не могу… кучу всего в отношении меня?
Закрываю створки. Хотелось с грохотом, но те плавно смыкаются. И все наслаждение улетучивается. Раздосадовано домываюсь в рекордно короткие сроки и, когда выхожу, шумно втягиваю воздух, который щекочет заманчивым ароматом сваренного кофе. В полотенце. С капающей с волос водой шлепаю на кухню, забираю стоящую на столе чашку и отпиваю обжигающий глоток.
— Это мой кофе, твой в турке.
— Какая жалость. — Закидываю ногу на ногу, располагаясь удобнее на диванчике. И чувствую парализующий меня взгляд. И столько борьбы в глазах. Столько сдерживаемых эмоций. Что мне смешно и не смешно. И так и хочется раздвинуть ноги, позволив полотенцу соскользнуть с тела, и позвать его. Умолять. Потому что болезненными импульсами возбуждение плещется под кожей. И я на грани. Не знаю, конечно, как он. Но мне чертовски надоело это все терпеть и сдерживать себя. Чертовски надоело…
Но Леша разворачивается и уходит будить Ильюшу. Оставляет меня в который раз в полном раздрае. И с надеждой, что за этот день, который он, видимо, планирует тут провести, я смогу таки сломать его тормоза. И проверить: настолько ли удобна та кровать, предназначенная для долгих и утомительных часов разврата. Сломать и проверить — отличный девиз сегодняшнего дня.
Не переключайтесь. Все самое интересное впереди.
========== 18. ==========
Интересно, смогли бы вы часами смотреть на любимый десерт без возможности съесть? Просто сидеть и, черт возьми, смотреть? Даже не дотрагиваться. Только облизываться и пожирать взглядом. Ну что, легко? Вот и мне сложно. Настолько сложно, что я уже не знаю, куда себя деть. С коробками покончено. Вещи разложены по шкафчикам и полкам. Гардеробная — это у нас такой пафосный гигансткий а-ля шкаф, который сделан вместо кладовой — завалена моими и Ильюшиными шмотками. Я даже специи расфасовала вместе с различными сухофруктами и орехами для начинок десертов. И пыль протерла во всей квартире. Даже обед приготовила. А деть себя попросту некуда. Осталось только упороться вконец и начать гладить содержимое «гардероба». Но тут работы на весь день… И это как бы перебор.
— Мне не нравится стеклянный стол. — О, нашла к чему придраться. Но он и правда меня не устраивает. Потому что споткнись ребенок и полети в это произведение искусств, тот разобьется и, не дай бог, быть беде.
— Чем же? — Ну вот ни капли любопытства в голосе.
— Тем, что он не безопасен, когда в доме маленький ребенок. Забери его и красуйся у себя дома. — Сказать бы, что мне и темная шторка в одной из ванн не нравится, но решаю не перебарщивать. Хотя… — И шторка в ванной слишком мрачная. Черная. Ужасно.
— Значит, мойся в другой. Благо у тебя тут их целых две.
— А еще ножи недостаточно острые. — Гулять так гулять. Доставать так полностью, чтобы жизнь малиной не казалась. Осматриваюсь и думаю, что же еще такое ляпнуть.
— Что-то еще? — ехидно интересуется. Берет тебя, дорогой? Отлично. Это показатель того, что двигаюсь я в верном направлении.
— Коврика нет при входе в квартиру. И москитной сетки на окне на кухне. А еще мне кресло-качалка на балконе нужно.
— Правда, что ли? И как же ты в той своей халупе без этого жила?
— Страдала и мучилась неимоверно. — Наглость во всей красе. Невинно хлопаю глазами. Смотрю, как он собирается на выход. И вот даже интересно, правда ли он выполнит мои капризы.
И ведь выполняет. Почти. Спустя два часа появляется на пороге с огромной коробкой. И — ура! — с креслом. Плетеное, удобное, большое. Разве не счастье привалило? Распаковывает его, затаскивает на балкон, немного нервно кинув туда маленькую подушку и новенький красивый плед. Явно мягкий, но бросаться с детской радостью и убеждаться, подолгу лапая руками, не хочу. Не при нем, по крайней мере.
Начинает разбирать коробку со столом. Стаскивает картон, раскладывает пакеты с шурупами и прочим. А тот оказывается еще больше и длиннее чем его предшественник. Черный. Деревянный. И совершенно ненужный. Но повыпендриваться-то надо. И так и хочется поддеть по поводу не купленной шторки, но не лезу. Пусть так. Свою часть я отвоевала. И продавила его величество, что маленькая, но все же победа.
— Иди сюда, — подзывает спустя минут двадцать. Раздраженный в окружении открученных ножек. — Подержи, — кивает на одну из них. А я думаю, с какой стороны подстроиться, да так, чтобы Леше было максимально неудобно. Усаживаюсь такая себе впритык, ставлю деревянную часть стола между ног, обеими руками схватив ее. И поза архидвусмысленная. Потому что ему приходится, дабы видеть, куда и что он вкручивает, наклоняться поближе, а это в каких-то там сантиметрах двадцати от моих хлопковых трусов, что натянуты на пятую точку. Так как я по привычке шастаю в длинной майке дома. Ну а что? Девиз дня ведь: сломать и проверить. Вот и будем ломать терпение Алексеева. Раскалим добела и посмотрим, что из этого выйдет. Если раскалим…
Наклоняется и выдыхает. Вставляет в отверстие шуруп. И, чертыхнувшись, снизу вверх смотрит на меня.
— Отвертку подай. Она закатилась за твою спину.
Ах, отвертка? Ну конечно. Прогибаюсь, откинувшись назад, рукой шарю по полу. Хотел представление? Да, пожалуйста. То самое родимое уже в руке, но специально медлю. Не одной же мне весь день облизываться на его недоступность. Но игра на то и игра, чтобы делать все медленно и красиво. Потому-таки отдаю инструмент и наблюдаю за его действиями. За венами, что напряжены под кожей рук. Умелыми пальцами и глазами, которые скользят от стола ко мне, от меня к столу. И черт его знает, кого я сейчас дразню больше. Себя или его. Потому что он или нечаянно, или специально, но задевает мое бедро пальцами, вызывая полчище мурашек, которые дружным табуном бегут по коже. А в теле натянутой струной звенит просыпающееся возбуждение. И картинки в голове вспыхивают одна краше другой. Воображение на максимум разогнано. И я, конечно, не эксперт, но мне кажется, вряд ли здоровый мужик может терпеть подобное довольно долго. Тут срабатывают самые низменные инстинкты. Тут не работает голова… Наверное. Надеюсь.
Одна прикручена. На очереди три. А у меня уже состояние расплавленного на солнце кусочка масла. И остается только молиться всем святым, чтобы все там внизу было на высшем уровне и не выделялось слишком много влаги от играющего возбуждения, иначе… Иначе станет заметно подобное не только мне. Что как бы и не плохо. Но нежелательно, ибо у меня идея фикс сорвать его терпение с петель, а не показать собственную слабость перед ним.