Выбрать главу

Поступай, как велит тебе сердце

Опичина, 16 ноября 1992

Вот уже два месяца, как ты уехала, и за все это время – за исключением открытки, в которой ты сообщила, что еще жива – от тебя ни слуху, ни духу. Сегодня утром я вышла в сад и долго глядела на твою розу. Уже поздняя осень, а она все еще цветет среди увядших растений - ярко-пурпурная, одинокая и надменная. Помнишь, как мы посадили ее? Тебе было десять лет, и ты только-только прочитала «Маленького принца» - книжку, которую ты получила от меня в подарок в честь окончания начальной школы. Сказка запала тебе в душу. Из всех персонажей больше всего тебе полюбились роза и лис - и не понравились вовсе баобабы, змей, летчик, равно как и пустые, самовлюбленные человечки, блуждавшие по миру на крошечных планетах. И вот, однажды утром, во время завтрака, ты заявила: «Хочу розу». На мое возражение, что у нас их предостаточно, ты ответила: «Хочу свою розу, свою собственную. Хочу ухаживать за ней и помогать ей расти». Разумеется, кроме розы тебе нужен был еще и лис – с хитростью, свойственной детям, ты высказала простое желание, прежде чем потребовать нечто совершенно невыполнимое. Ну как я могла не подарить тебе лиса, если уже согласилась на розу? Мы долго спорили с тобой об этом, и, в конце концов, сошлись на собаке.

В ночь накануне того дня, когда мы должны были забрать ее, ты не сомкнула глаз. Каждые полчаса ты стучала ко мне в дверь и говорила: «Не могу уснуть». К семи утра ты уже позавтракала, умылась, надела пальто и ждала меня, сидя в кресле. В половине девятого мы подошли к питомнику, ворота которого были еще на замке. Прильнув к прутьям ограды, ты спросила: «А как я узнаю, который из них - мой?» В твоем голосе звучала неподдельная тревога. Я попыталась успокоить тебя. «Не волнуйся, - сказала я, - вспомни, как Маленький принц приручил лиса».

Мы возвращались в питомник три дня подряд. В нем обитало более двух сотен псов, и тебе нужно было увидеть их всех. Ты переходила от одной вольеры к другой и застывала, глядя на собак, казалось, с полным безразличием – а псы лаяли, кидались на железные сети и висли на них, словно пытаясь разорвать их лапами. Нас сопровождала служащая. Она хотела предложить тебе что-нибудь заманчивое, и – думая, что ты такая, как все – пыталась обратить твое внимание на самых красивых собак: «Смотри, какой кокер», - говорила она; или: «Как тебе эта колли?» Ты же в ответ бурчала что-то невнятное и, не слушая ее, двигалась дальше.

Мы встретили Бака на третий день нашего «крестного пути». Он был в вольере, отведенной для собак, поправлявшихся после болезни. Когда мы подошли к решетке, вся свора бросилась в нашу сторону, и лишь он один остался сидеть на месте, даже не подняв головы. «Этот!» - сказала ты, указывая на него пальцем, «Я хочу вон ту собаку». Помнишь, как онемела служащая? Она никак не могла поверить, что ты захотела стать хозяйкой такого жалкого уродца. Хотя Бак был еще только щенком, уже можно было заметить, что он вобрал в себя почти все породы мира: волчья голова, длинные обвислые уши гончей, толстые короткие лапы таксы, пушистый как у колли хвост и черная короткая шерсть добермана. Когда мы поднялись в кабинет, чтобы подписать бумаги, служащая рассказала нам его историю: в начале лета кто-то выбросил щенка из машины на полном ходу; он расшибся так сильно, что полностью вылечить его не удалось - одна нога отнялась и теперь безжизненно висела.

Бак сидит сейчас рядом со мной. Я пишу, а он тяжело дышит и тычется носом мне в ногу. Его глаза и морда побелели, а взгляд давно уже подернут пеленой, как у всех старых псов. Когда я смотрю на него, у меня сжимается сердце. Мне кажется, что рядом со мной – часть тебя, та часть, которую я люблю больше всего – которая много лет назад среди двухсот обитателей питомника сумела узнать и выбрать самого жалкого и несчастного.

За те два месяца, что я бродила по пустому дому, все наши ссоры и годы непонимания стерлись из моей памяти. Воспоминания, которые во мне остались – это воспоминания о тебе, когда ты была ребенком – маленькой крохой, беззащитной и потерянной. Именно для нее я пишу все это, не для того надменного и замкнутого человека, который был со мной в последнее время. Мне подала эту мысль роза. Сегодня утром, когда я смотрела на нее, она сказала: «Возьми бумагу и напиши ей письмо». Я знаю, что, когда ты уехала, между нами был утвержден негласный договор, согласно которому мы не должны писать друг другу – и я его не нарушу, даже если мне хотелось бы поступить иначе. Эти строки не полетят к тебе через Атлантику. Если к тому времени, когда ты вернешься, меня уже не будет - они будут ждать тебя. Почему я так говорю? Потому что меньше месяца назад впервые в жизни я тяжело заболела. И я знаю, что, возможно, через шесть или семь месяцев уже не смогу открыть тебе дверь и обнять тебя. Подруга мне говорила как-то, что людей, которые никогда ничем не болели, недуг, в конце концов, настигает внезапно и поражает тяжело. Со мной так и случилось: однажды утром я поливала твою розу, и вдруг у меня в глазах потемнело, словно кто-то выключил свет. Если бы синьор Рацман не увидел меня через изгородь, которая разделяет наши сады, почти наверняка ты сейчас была бы сиротой. Сиротой? Разве так говорят, когда умирает бабушка? Честно говоря, не знаю. Возможно, бабушек считают неким бесплатным приложением, для потери которого не придумали отдельного слова. Наступает день - и их теряют - как, например, оставляют где-то на улице зонтик…