Однако, бедным студентам подобная радость была не по карману. На кухнях при общежитиях они большей частью утыкались в конспекты и по ним готовили эликсиры, немногим реже кипятили воду с кореньями или ягодами, порой подогревали купленное в столовой, благо приходить туда со своим глиняным горшочком не возбранялось. Мила и её друзья поступали точно также. Они не могли позволить себе выбора. И до сего дня, последнего дня августа, ничего в этом отношении не менялось.
— Ха, вы только гляньте, други!
Мила и Саймон сперва не поняли, что это там Питрин углядел возле озера, а тот вдруг бросился к берегу со всех ног и ловко ухватил нечто рыжее, так и норовящее вырваться из его рук. Округу сразу наполнило громкое возмущённое кудахтанье.
Не иначе курица, что Питрин поймал, сбежала от какого-то растяпы‑кулинара, но возвращать её владельцу голодные первокурсники не намеревались. Они посчитали птицу за подарок судьбы. А там, посовещавшись по дороге на кафедру, они решили отказаться от идеи рискнуть содержанием животного ради яиц. Они просто‑напросто свернули курице шею, а после по-шустрому ощипали.
***
— Знаете, в последнее время профессор Аллиэр как-то странно на меня смотрит, — сообщила Мила друзьям, ненадолго прерываясь в помешивании пустого бульона. Помимо курицы в нём плавала только зелень и пара корешков, но аромат всё равно стоял такой, что у всех присутствующих слюнки текли.
— Это всё глазюки его страшные.
— Да чем они страшные, Питрин? Тем, что красные, что ли? Так ты в любой трактир ближе к ночи зайди и не на такие налюбуешься, — презрительно фыркнула Мила по причине, что у неё имелось своё собственное предположение, отчего профессор так на неё так пялится. Увы, обсудить эту мысль наедине с Саймоном у неё всё как-то не получалось, а уже невтерпёж было держать всё в себе.
— Не, не только тем, — не понял раздражения Милы Питрин и, тяжело вздохнув, признался. — Вот понимаете, куды ни встану, а всё они на меня таращатся.
— Да это только потому, что ты в присутствии нашего декана такую рожу испуганную корчишь, что на тебя грех не посмотреть. Смешон больно, — угрюмо прокомментировал Саймон.
Саймону уже порядком надоело как приглядывать за неразумным селянином, так и ждать, когда же курица сварится, а потому настроение у него было дурное. Его взгляд то и дело перемещался от стоящей у дымящегося котелка Милы на стол, где лежала его резная деревянная ложка, и в его желании было только ворчать, ворчать без устали. Вот он, в очередной раз глянув на кухарку, и сказал холодно:
— И тебе, Милка, тоже нечего выдумывать себе пёс знает что. От тебя по очень даже понятной причине глаз не отвести. Из-за этого я за тобой сам невольно то и дело слежу, вот чес‑слово.
— То есть ты красивой меня считаешь? — подумав, осведомилась Мила, и Саймон невольно поморщился, прежде чем сказал:
— Эм-м, ты привлекательная, конечно. Но, знаешь, сейчас ты как-то не в том ключе мыслишь.
— Да? Тогда чем это я тебе не по нраву? — вмиг рассердилась Мила и даже, грозно приподняв половник, звонко постучала им о край котелка. Но её возмущение заставило Саймона лишь смущённо улыбнуться. Он развёл руками и с виноватыми нотками в голосе объяснил:
— Да это всё моя кровь. Так-то ты всем мне по нраву, но вот как потомственный купец заявляю — в лавке я бы за тобой глядел и глядел, как бы ты чего‑нибудь из добра не вынесла.
— Ну да, воровала. Бывало. Но здесь-то воровать я уж точно не стану, — потупив взгляд, буркнула Мила и вновь начала помешивать бульон. — Я эту академию должна закончить. Любой ценой.
В принципе, тоже самое мог сказать любой из этой троицы, а потому ненадолго все трое крепко задумались. Вот только не сопутствовала обстановка такому, а потому вскоре Саймон потянулся и нарушил повисшую тишину.
— Милка, что-то ты давно ничего про свою курсовую не рассказывала. Движется дело?
— Ну, благодаря мэтру Тийсбергу очень даже, — впервые за вечер улыбнулась девушка, однако Питрин не дал ей договорить. Он грустно вздохнул и пожаловался: