Выбрать главу
Он был обучен и собой доволен. Над жертвою в сомненьях не кружил. И если не убит был алкоголем, то, стало быть, до старости дожил.
И вот теперь на отдыхе почетном внучат лелеет и с женой в ладу. Прогулки совершает шагом четким и вывески читает на ходу.
То в парке, то на рынке, то в трамвае как равноправный дышит за спиной. И зла ему никто не поминает, и даже не обходят стороной.
Иные времена, иные лица. И он со всеми как навеки слит. И у него в бумажнике — убийца пригрелся и усами шевелит.
И, на тесемках пестрых повисая, гитары чьи-то в полночи бренчат, а он все смотрит, смотрит, не мигая, на круглые затылочки внучат.

1966

Звездочет

Что в подзорные трубы я вижу, поднимаясь на башню во мгле? Почему так печально завишу от чего-то былого во мне?
И, смотря с высоты виновато на уснувшую пропасть Арбата, отчего так поспешно и вдруг инструмент выпускаю из рук?
Спят в постелях своих горожане, спят с авоськами, спят с гаражами, спят тревожно на правом боку… Изготовилось тело к прыжку.
Вон из пятен ночного тумана появляется вдруг вдалеке моя стройная старая мама — чемоданчик фанерный в руке.
Он, пожалуй, минувшая мода, но внутри, словно в дебрях комода, что давно развалиться готов, фотографии прежних годов.
Память, словно ребенок, ранима и куда-то зовет и зовет… Все печально, что катится мимо, все банально, что вечно живет.
И живу я вот с этой виною на двадцатом ее этаже между тою и этой войною, не умея спуститься уже.

«Как мне нравится по Пятницкой в машине проезжать…»

* * *

Как мне нравится по Пятницкой в машине проезжать Восхищения увиденным не в силах я сдержать.
Кораблями из минувшего плывут ее дома, будто это и не улица — история сама.
Но когда в толпе я шествую по улицам Москвы, не могу сдержать отчаянья, и боли, и тоски.
Мои тонкие запястья пред глазами скрещены, будто мне грозят несчастья с той и с этой стороны.
Как нелепа в моем возрасте, при том, что видел я, эта странная раздвоенность, растерянность моя,
эта гордая беспомощность как будто на века перед этой самой Пятницкой, счастливой, как река.

«Переулок Божественным…»

* * *

Переулок Божественным назван мной для чего? Чтобы слогом торжественным возвеличить его?
Для того, чтоб из вымысла на московскую твердь как волной его вынесло посиять, пошуметь?
Видно, прозвище прежнее без опоры в судьбе: так, пустое, небрежное, ни тебе — ни себе.
Видно, прежнее прозвище — как чужак меж людьми: у него не допросишься ни воды, ни любви…
А в сегодняшнем имени есть сиянье из тьмы, что-то доброе, сильное, что утратили мы.
Просто есть в нем для города  не на год, не на час что-то вечное, гордое, словно это про нас.

«Гомон площади Петровской…»

О. В. Волкову

* * *

Гомон площади Петровской, Знаменка, Коровий вал — драгоценные обноски… Кто их с детства не знавал?
Кто Пречистенки не холил, Божедомки не любил, по Варварке слез не пролил, Якиманку позабыл?
Сколько лет без меры длился этот славный карнавал! На Покровке я молился, на Мясницкой горевал.
А Тверская, а Тверская, сея праздник и тоску, от себя не отпуская, провожала сквозь Москву.
Не выходят из сознанья (хоть иные времена) эти древние названья, словно дедов имена.
И живет в душе, не тая, пусть нелепа, да своя, эта звонкая, святая, поредевшая семья.
И в мечте о невозможном словно вижу наяву, что и сам я не в Безбожном, а в Божественном живу.

Сентябрь

Чем дальше от Москвы, тем чище дух крестьянства, тем голубей вода, тем ближе к небесам. Гармоники лесной завидно постоянство, и гармониста чуб склоняется к басам.
Мелькают пальцы в ряд, рискованно и споро, рождается мотив в сентябрьском огне, и синие глаза как синие озера… Но бремя тяжких дум на их песчаном дне.
Как сладко в том краю, чужих невзгод не зная. Чем ближе к небесам — тем ненаглядней твердь. И плачет о своем гармоника лесная, и на ее слезу попробуй не ответь.