Смело. Понятно, что он сделал это собственноручно.
Через несколько минут я уже ехал обратно на юг. Ничего не поделаешь.
К моменту возвращения в Перт спидометр накрутил внушительную цифру, а выяснить в этой поездке так ничего и не удалось.
Но вот наступило утро и пришла почта.
Среди всяческих сообщений о компьютерных принтерах, шкафах для хранения файлов или системе страхования жизни оказался пакет, упакованный настолько тщательно, что вскрыть его удалось только при помощи ножа и ножниц. Внутри оказался еще один пакет, белого цвета, тоже добросовестно заклеенный. Когда я вспорол и его, в моих руках оказалась пачка долларов.
Очень много денег, это было видно невооруженным глазом. Я сидел довольно долго, уставившись на купюры, по-моему, даже открыв рот. В конце концов я все-таки пересчитал их. Это были американские банкноты, пятьдесят пять штук по тысяче долларов. И еще купюра достоинством в один доллар, обычный доллар, за исключением того, что на нем был изображен знак в виде древесного листа.
«Хорошо, — сказал я себе, пытаясь рассуждать логично, как полицейский. — Ни тебе проблем, ни тайн. Эти деньги пришли от Питеркина. Очевидно, послал их не он сам, поскольку был уже мертв в тот момент, когда бандероль пустилась путешествовать по неторопливым, но надежным каналам австралийской почты».
И тут меня озарила новая мысль: мне присланы те самые пропавшие деньги, и теперь они возвращены официальному представителю правосудия, каковым я как адвокат являюсь. И организовать это не так уж сложно. «Послушай, приятель, подержи у себя мой конверт и, если я вдруг умру, брось его в почтовый ящик». Все-таки Питеркин оказался честным человеком, хоть прежде и грешил по малости. У меня было какое-то отрадное чувство: круг замкнулся самым достойным образом.
Я думал о Питеркине, о его жертвах-американцах и той неумолимой леди, жене туриста — не дай Бог встретиться с подобной дамой! — и о пятидесяти тысячах долларов, которые, как уверяла эта парочка, они отдали Питеркину.
Пятьдесят тысяч. Раздобыв такие деньги, парень на радостях махнул к себе на родину в Черногорию отдохнуть, встретиться со старыми друзьями и попить сливовицы. Я раньше задавал себе вопрос: сколько же он потратил на свою милую поездку? Теперь стало ясно, что нисколько и даже где-то заработал еще пять тысяч. Очень толково.
Передо мной лежали манящие банкноты, и я продолжал логически рассуждать. Да, он получил некоторую прибыль. Ведь он мог вложить деньги, например, в строительную компанию. В конце концов это всего десять процентов, но с тех пор, как за Питеркином захлопнулись тюремные ворота, на бирже Перта можно было получить за акции намного больше. Может, он хотел вернуть эти деньги туристу и даме с лупой? Пусть так. Тогда зачем посылать их лично мне, Джону Клоузу, бывшему многообещающему сотруднику процветающей пертской фирмы, а теперь одинокому игроку на большом игровом поле закона? Ведь Питеркин об этом прекрасно знал. Джон Клоуз может запросто прикарманить деньги. И Джон Клоуз вправду чувствовал, как велик соблазн. «Никто не узнает, — нашептывал ему сатана, — что тебе прислали деньги. Они не зарегистрированы». Вот такие мыслишки меня одолевали.
Не думаю, что я в самом деле втихую присвоил бы их. Но все же сразу подавил в зародыше свои криминальные мысли, ибо меня вдруг осенило: все продумано заранее! Продумано кем-то, вероятно Питеркином, который на камне высек один лист и нарисовал другой, рассчитывая, что я уловлю тайную связь между ними. Я пришел к выводу: разрабатывая такой сложный план, он наверняка предусмотрел какой-нибудь ход, чтобы вороватый судейский не смог хапнуть крупную сумму.
А почему, собственно, план? Вряд ли он намеревался адресовать это послание, снабдив таким причудливым знаком, именно мне. Да и любой адрес на конверте можно запросто переписать на другое имя. Возможно, так оно и было. Я проверил каждую банкноту, внимательно разглядев ее со всех сторон.
Только на долларовом счете был нарисован древесный лист. И больше нигде.
Я взглянул на обрывки белой упаковки. Ничего. А на твердом темно-коричневом пакете была наклеена пертская почтовая марка, проштемпелеванная вчерашним днем, и на нем почерком, показавшимся до странности знакомым, выведены мое имя и адрес. Буквы слишком квадратные и слишком закругленные, совершенно неестественные, я такие уже где-то видел. И тут до меня дошло: тот, кто писал адрес, пользовался пластмассовым буквенным трафаретом из готовальни.
Я вспомнил замечательную фразу Черчилля о загадке, скрытой в глубине секрета, окутанного еще большей тайной. Некто затеял игру, но человек, позволяющий себе швыряться суммой в пятьдесят тысяч долларов, вряд ли играет по мелочам.
Попробуем порассуждать иначе. Питеркин не мог предугадать, что я приеду на похороны, а свою контору я открыл всего несколько месяцев назад. Значит, лист означает что-то важное, иначе он не изобразил бы его дважды.
Короче говоря, деньги нужны были для какой-то цели, в этом я не сомневался. Питеркин не из тех, кто делает что-либо просто так. Но для какой цели?
На следующий день мне надлежало явиться в суд. В те времена я был в положении человека, который хватается за любую работу и старается сделать ее хорошо, чтобы получить новую. Вел одно дело, мне подкинули другое. В результате я первое выиграл, а второе проиграл. И когда наконец сел выпить чашечку кофе, меня хлопнул по плечу Остин Стир.
— Вижу, вы потеряли клиента.
— Какого клиента? — спросил я, обернувшись.
— Того парня со смешным именем. Который подделывал золотые самородки. Я был обвинителем на процессе. Как его звали?..
— Питеркин, — ответил я.
— Убийство, потом подделка самородков, — продолжил Стир. — Так что мне пришлось...
— Он был хорошим парнем. Незачем было отправлять его в тюрьму, — перебил я его.
Стир протестующе поднял руку:
— Скажите это судье. Я просто констатирую факты. Но мне было интересно, поехали ли вы?
— Куда?
— На его похороны.
— Почему вы спрашиваете?
— А, все-таки вы забыли! Я чувствовал, что забудете. Помните, об этом говорилось в его заявлении в полицию...
Он вопросительно посмотрел на меня, и тут я вспомнил:
— Да, речь шла о цветах...
— ...на могилах, — закончил Стир. — Это было, когда разбиралось его первое дело об убийстве. Питеркин тогда сказал: «У меня на родине есть поговорка. — Стир умышленно сделал паузу и улыбнулся. — Твой друг тот, кто приносит цветы на твою могилу, и у меня есть такой друг — мой адвокат».
Я тоже улыбнулся и ответил:
— Да, теперь припоминаю.
— Вы положили ему цветы?
— Нет, но принесу обязательно.
— А вы полагаете, это нормально, — задумчиво произнес Стир, — когда твой лучший друг — адвокат?
— Смотря какой он человек, этот адвокат.
«Вот и еще одно подтверждение того, что покойный не делал ничего просто так», — думал я, уходя из суда. Впервые Питеркин был привлечен к ответственности пять лет назад и уже тогда готовил свой план, незаметно подбрасывая мне соответствующие идеи. Задолго до своей смерти он прекрасно знал, что я поеду на его похороны.
Действительно странно. Почему он, крепкий парень с богатырским здоровьем, мрачно размышлял о погребальных венках и смерти? И почему он выбрал именно меня? Ведь не только потому, что я защищал его бесплатно? Послание со знаком листа, огромная сумма денег — все это забавно. И не просто забавно. Забавно до странности.
Вернувшись в свою контору, я открыл сейф и снова вытащил банкноты. На этот раз внимательно изучил каждую в отдельности, просматривая их на свет. Ничего нового ни на одной из пятидесяти пяти тысячедолларовых купюр я не нашел. А вот на бланке мне вдруг привиделся еще какой-то знак. Но, повертев бумажку и так и сяк, я не смог ничего толком определить.